Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

оружия, ни боеприпасов, ни снаряжения, ни денег), тогда как Итальянская армия была заброшена до такой степени, что, по выражению Е.В. Тарле, «походила скорее на скопище оборванцев»[431].

Действительно, когда Наполеон увидел доверенную ему армию, он поразился: армия нуждалась буквально во всём — от боеприпасов до хлеба. «У этих солдат, находившихся на гребне Альп, где восемь месяцев в году лежит глубокий снег, — вспоминал о них Стендаль, — не было ни обуви, ни тёплой одежды»[432]. Солдаты ходили в лохмотьях.

Двое поручиков носили по очереди одну пару штанов[433]. «Нищая рвань», — так назвал эту армию современник Наполеона итальянский поэт Витторио Альфьери[434]. Немудрено, что в таких условиях солдаты занялись грабежом и мародёрством. Дисциплина в армии разлагалась, моральные устои рушились, армия дичала. В первом же своём докладе для Директории на имя Л. Карно Наполеон заявил: «Когда солдат без хлеба, он творит такие дела, что стыдишься быть человеком. Я покажу ужасные примеры и восстановлю порядок или перестану командовать этой разбойничьей бандой»[435].

В довершение всех бед Итальянской армии её «нищая рвань» и численно уступала противнику более чем в 2.5 раза, а по числу орудий — в семь раз. По подсчётам автора специальной монографии об итальянской кампании 1796–1797 гг. Ф. Бувье, которые А.3. Манфред признал «наиболее точными», под ружьём в Итальянской армии к весне 1796 г., когда Наполеон принял командование, числилось 38 тыс. человек, но 8 тыс. из них составляли прибрежные гарнизоны. «В поход могли выступить не больше 30 тыс. французов» с 30 орудиями[436], тогда как им противостояли 82 тыс. австрийцев и сардинцев с артиллерией из 208 орудий.

При этом армии фельдмаршала Ж.-П. Больё и короля Виктора Амедея III были обеспечены всем необходимым, сохраняли высокую боеспособность и страдали, пожалуй, только излишней самонадеянностью от недооценки той «нищей рвани», с которой им предстояло сразиться.

27 марта 1796 г. Наполеон прибыл в Ниццу, где размещался штаб Итальянской армии, и с первого же дня, а точнее с первых часов по прибытии принялся наводить в войсках порядок и дисциплину. Начал он с командного состава, немедленно вызвав к себе четырёх дивизионных генералов — равных ему по чину, но теперь его подчинённых. Каждого из них он уже знал — лично или по рекомендациям. То были три будущих маршала Франции (Андре Массена, Пьер Франсуа Шарль Ожеро, Жан Матье Фелибер Серрюрье) и не успевший стать маршалом только потому, что рано погиб, Амедей-Франсуа Лагарп. Все они, кроме Лагарпа, оставили воспоминания об этом приёме у генерала Бонапарта, ибо запомнили его на всю жизнь.

Поскольку все четверо, как на подбор, были высоченного роста, первое, что бросилось им в глаза, — малый рост, да и юность нового главнокомандующего (самый младший из них, Ожеро, был старше его на 12 лет, а предшественник Бонапарта в должности главкома Б. Шерер — на 22 года). Войдя в кабинет к Наполеону, четыре генерала снисходительно, не без усмешки, разглядывали его невзрачную комплекцию, не снимая шляп, украшенных трёхцветными перьями. Наполеон был тоже в шляпе — без перьев. Он предложил им сесть и начал с ними беседу. При этом снял шляпу. Генералы последовали его примеру. Но Наполеон тут же вновь водрузил свою шляпу на голову и так посмотрел в лицо каждому из них (а взгляд у него был пронзителен и, по воспоминаниям будущего консула Франции Ж.Ж. Камбасереса, «позволял ему видеть любого человека насквозь»[437]), что никто из четверых генералов не посмел даже потянуться к своей шляпе. Более того, им показалось в тот момент, как вспоминал Массена, что Бонапарт «сразу вырос на пару футов»[438]. Дальше — больше. То ли факт, то ли легенда: в конце беседы, когда все встали, Наполеон, глядя снизу вверх на самого долговязого из них, Ожеро, заявил: «Генерал, вы как раз на голову длиннее меня, но если вы будете мне грубить, то лишитесь этого преимущества»[439]. Во всяком случае, сам Ожеро потом признался: «Этот маленький генерал, сукин сын, навёл на меня страх. Я и сам не могу объяснить чувства, какими сразу, при первом взгляде на него, я был раздавлен»[440]. «Ну и ну, — вторил Ожеро Массена, — нагнал же на меня страху этот малый!»[441]

А ведь все четверо, в особенности как раз Массена и Ожеро, были такими «санкюлотами[442]-головорезами», что не боялись ни Бога, ни чёрта, ни самого ада. Наиболее талантливый и авторитетный из них, Андре Массена (1756–1817)[443], сын торговца мылом из Ниццы, рано потерял отца, в 13 лет бежал из родительского дома и поступил юнгой на торговое судно. Прослужив на нём почти пять лет, в 1775 г. он махнул в солдаты и за четырнадцать лет, к началу революции, дослужился лишь до сержанта. За это время военная служба ему надоела, он вышел в отставку, женился, открыл в Антибе бакалейную лавку и занялся... контрабандой. Но революция манила его. Массена записался добровольцем в Национальную гвардию и быстро пошёл вверх по служебной лестнице: в 1792 г. он уже подполковник, в 1793 (за отличие в боях с австро-сардинскими войсками) — бригадный генерал, а в 1794 (за участие в освобождении Тулона) — дивизионный генерал, в то время как Наполеон стал только бригадным генералом. Уже под Тулоном Массена произвёл сильное впечатление на будущего маршала Франции (тогда — наполеоновского адъютанта) О.Ф.Л. Мармона: «В его железном теле была скрыта огненная душа <…>. Никто и никогда не был храбрее его»[444].

По своим человеческим качествам Массена, в оценке Стендаля, «истинное дитя природы. Он ничего не знал, даже орфографии», зато «имел злосчастную склонность к воровству», причём «воровал инстинктивно, как сорока». Другой его страстью, наряду с воровством, было женолюбие. «Он всегда возил с собой какую-нибудь любовницу; обычно это бывала самая красивая женщина той местности, где он командовал войсками. Стоило кому-нибудь из его адъютантов приглянуться ей, как он уже старался послать его на верную смерть». Всё это, заключает Стендаль, «его отвага, женолюбие, полное отсутствие надменности, грубоватая фамильярность в обращении с солдатами — всё нравилось воинам, ему подчинённым»[445].

Ещё более колоритной, сверх всякой меры склонной к авантюризму личностью и, кстати, таким же, как Массена, «неустрашимым расхитителем» (по мнению Наполеона)[446] был Пьер Франсуа Шарль Ожеро (1757–1816)[447]. Сын лакея из парижского предместья Сен-Марсо, он в 17 лет начал было служить в королевской