Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев

болела, что мне приходилось тревожится о финансах и о здоровье Вивьен, что мой друг Жан Верденаль был убит <…> что в армию теперь будут призывать, и мой вероятный издатель, наверное, будет призван, что из-за войны нас одолевает меланхолия, что жизнь идет…»[256]

Глава седьмая. «Бесплодная земля»

1

«А все же у меня чудная жизнь, – писал Элиот. – Я нажил материала на два десятка больших поэм за последние шесть месяцев»[257].

TWL была создана через шесть лет из обломков этих так никогда и не написанных произведений.

Женитьба, в результате которой Элиот остался в Англии, знаменовала собой резкий поворот судьбы. После этого многие годы в жизненных обстоятельствах, да и во внешности Элиота менялось относительно немногое. Куда больше он менялся внутренне. Поэтому есть смысл предварить портретом последующий рассказ.

У. Льюис вспоминал: «Когда я вошел в комнату [к Паунду], я увидел симпатичного незнакомца <…>. Он мягко зарычал на меня, и мы пожали руки. Американец. Грациозный изгиб шеи я отметил в сочетании с тем, что в другом месте я охарактеризовал как “улыбку Джоконды”. Хотя и не женственный – помимо того что он был рослым (около 185 см. – С. С.), его личность скорее клонилась к категории бледно-мужского – у него были ямочки на теплой смуглой коже; и, без сомнения, он пользовался глазами немного в стиле Леонардо. Он был тогда очень привлекательным; скорее редкость по эту сторону Атлантики»[258].

Предлагая поездку на курорт в Торки, Рассел взял на себя расходы. Элиот должен был сменить его через пять дней. Короткое письмо, в котором он благодарит Рассела, выдержано в ином тоне, чем подчеркнуто вежливое сентябрьское письмо с благодарностью за квартиру:

«Дорогой Берти,

Это очень любезно с вашей стороны – действительно (так сказать) последняя соломинка щедрости. Я очень сожалею, что вам надо возвращаться – но, без сомнения, я ухвачусь за этот шанс со всей возможной благодарностью. Я уверен, что вы делали все возможное и обращались с ней наилучшим возможным образом – лучше, чем смог бы я. Я часто задаю себе вопрос, как бы все могло обернуться без вас – я думаю даже, мы будем вам обязаны ее жизнью. Я сяду на поезд в 10.30 и рассчитываю поговорить с вами до вашего отъезда…»[259]

Трудно сказать, что он об этом думал. Ясно, однако, что вариант возвращения в Америку он рассматривать не хотел.

Через три дня он писал отцу из отеля в Торки: «Вивьен массирует мне голову, так что то, что я пишу, больше похоже на каракули <…> Здесь чудесно на побережье в январе, достаточно тепло, чтобы ходить без пальто. Если бы у меня была с собой старая одежда, я, несомненно, испытывал бы искушение взять ботик и выйти в море <…> Даже здесь, далеко к западу, видны признаки войны – время от времени проплывает торпедный катер, морской офицер из отеля патрулирует на моторке посмотреть, нет ли следов подлодок. <…> По дороге мы проезжали совсем рядом с родиной Элиотов…»

Вивьен сделала приписку – о том, что ей было трудно писать «из-за болезни», о подарках для «Ады, Шарлотты и Маргарет» и о заботах, которые потребовались, чтобы хорошо отапливалась квартира и удобно было готовить.

В тот же день Элиот написал Расселу, что надеется попасть на его лекции (о «Принципах социальной реконструкции»). Небольшая зарисовка (из того же письма): «Вивьен не очень хорошо себя чувствовала сегодня. Она отлично чувствовала себя вчера и вела себя слишком активно; как следствие – плохая ночь, боли в животе, и головная боль наутро, и сильная усталость. Но так как после полудня распогодилось, мы заказали такси для поездки вдоль берега к месту, откуда видны два островка; нам показалось, что другого шанса может и не представиться. Это одно из самых красивых мест на побережье, которые я видел. Безветрие; и вода того особенного светлого зелено-голубого цвета, которого я больше нигде не наблюдал. Меня это восхитило. Атмосфера совершенного покоя, которую можно встретить только на океане»[260].

Вскоре Элиоты вернулись в Лондон, где Том к этому времени смог снять квартиру. Правда, в конце марта они переехали снова.

2

Паунд: «С появлением Джеймса Джойса и Т. С. Элиота <…> можно надеяться, что разуму снова найдется место в нашем привычном к трудной работе языке»[261].

Мать Элиота – Расселу: «Я видела в «Двухнедельном обозрении» статью Эзры Паунда, в которой он упоминает Тома как одного из наиболее умных писателей. Он щедр на похвалы. И добрый человек. Но я не могу читать Паунда. Его статьи кажутся натянутыми, неестественными…»[262]

Она гордилась успехами Тома: «Я ходила вчера в библиотеку взглянуть на рецензию Тома в “Международном журнале по этике”. Я нашла и прочитала ее. Она производит прекрасное впечатление, но я слишком невежественна, чтобы понять и оценить статью».

Однако важнее всего диссертация: «Я надеюсь, что Том сможет достичь своей цели и приехать в мае для защиты. PhD становится в Америке, и, надо думать, в Англии, едва ли не главным, что требуется для академической позиции и продвижения по службе».

В Хайгейте Элиот преподавал почти то же, что и раньше, и проводил тренировки по бейсболу, но ученики были младше, лет по десять. К своей работе он относился с полной ответственностью, хотя его мать и Вивьен считали, что он растрачивает себя впустую. Среди его учеников был будущий известный поэт Джон Бетджемен, который позже вспоминал «этого американского учителя, мистера Элиота… милого доброго человека»[263].

Впервые Элиоты встретились с леди Оттолайн в марте. Том с Вивьен, Рассел и Морреллы вместе ужинали в Сохо. Еще до этого Рассел показывал ей октябрьский выпуск «Poetry» со стихами Элиота. Стихи понравились ей своей оргинальностью, но… «Этот обед трудно назвать успехом. Т. С. Элиот держался формально и был очень вежлив, а его жена показалась мне принадлежащей типу «избалованного котенка», второсортному и сверхженственному, игривому и наивному, и очень озабоченной тем, чтобы показать, что она «владеет» Берти, когда мы выходили из ресторана, она вывела его и держала при себе, идя с ним под руку. Я скорее чувствовала себя froissée (задетой. – С. С.) ее дурными манерами».

Леди Оттолайн, однако, пригласила Элиотов к себе:

«На следующий день я устраивала чаепитие на Бедфорд-сквер. Одна из гостиных там была переделана под мою спальню. Кровать – очень большая, высокая, с балдахином на четырех столбиках и занавесями цвета кардинальской мантии, расшитыми серебром;