Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

найти деревянных досок, потому что они на вес золота были в блокаду, печурки ими можно было топить. Но нашли наконец. Сделали гроб. И жена, которая сама едва ходила (ее везли на вторых саночках), настояла, чтобы похоронить Филонова на кладбище.

Часть картин после смерти Филонова висела у Глебовой – это родная сестра Филонова. Она жила на Невском проспекте, за Елисеевским магазином. Даниил Гранин мне рассказал, как однажды Глебова попросила его забрать у нее все картины Филонова. Она сказала:

– Брат умер, я могу умереть, и тогда все пропадет. Нельзя, чтобы это пропало, брат просил, чтобы это дошло до потомков.

На это Гранин ответил:

– Я к себе взять это не могу. Это слишком дорогое достояние.

Он помог ей свернуть работы. Снять с рам все картины и свернуть. И договорился с тогдашним директором Русского музея, потрясающим человеком[19] (я забыла его фамилию), что он спрячет эти картины. И директор спрятал. Поставил их в комнатку, где метлы, где всякие разные ведра были.

Повесили амбарный замок и, когда приходила комиссия, которая антиквариат и предметы искусства продавала на Запад, ей говорили:

– Тут только метлы и ведра.

Я захотела через некоторое время рассказать зрителям и эту историю. Я говорю:

– Давайте снимем вот эту комнатку, в которой хранились картины Филонова.

Владимир Гусев[20] говорит:

– Не помню. Не знаю, где это.

Кончилось все тем, что попался нам по пути Голдовский[21], замечательный хранитель живописи XVIII–XIX веков. Он говорит:

– Да, это у меня хранилось.

Открыл нам комнату. Мы сняли, рассказали про то, что вот здесь находилось хранилище картин Филонова.

Я никогда не забуду, как мы уговорили Владимира Гусева устроить выставку Филонова в Русском музее. Большую выставку. Все залы корпуса Бенуа отдать под нее.

В десять часов в эфир вышло «Пятое колесо», в котором развешивают выставку Филонова. Мы сами развешивали картины, помогали хранителям. Мы пригласили массу интересного народа на это развешивание.

С пяти часов утра тройным кольцом был окружен Михайловский сад, Русский музей. Людским тройным кольцом.

Разрывались телефоны, Гусев всерьез боялся, что все сожгут. Потому что были противники этого искусства. И Гусев мне говорит:

– Все. Если подожгут, вы будете отвечать за это!

Я говорю:

– Да мы готовы отвечать. Ладно, ответим!

Сотрудники каждый день, каждую ночь дежурили в течение трех месяцев. Пока не дали им дополнительную охрану.

Я сделала материал про Филонова в «Пятое колесо» вместе с человеком, сотрудником Русского музея, который потом вынужден был выброситься с балкона последнего этажа из-за травли, которую ему устроили.

Проверяла наши «Пятые колеса» цензура – Горлит. Долго ждешь ты этого горлитовского цензора. Тебе надо сдавать срочно микрофонную папку, иначе в эфир программа не пойдет, а ты не можешь сдать, потому что цензор не пришел, не подписал еще. Потом он приходил, и начиналось:

– Это выбросить… Это выбросить…

Красным все вычеркивалось.

А как можно по слову выбросить? Они же не понимают даже того, что там, где вырезаешь слово, надо какой-то кусок изображения вставлять, чтобы дрыжка не было. Вырезанное слово – это брак, это ужас. Просто так механически не вырежешь. Это сколько надо думать, как заменить это слово на другое, чтобы не поломать передачу. Цензорам это было неведомо.

По-моему, начиная с четвертой передачи «Пятого колеса» в сопроводительной документации была графа: «К эфиру». Подписывал всегда первый зампредседателя. А здесь подписываю я. То есть, если что-то не так (к примеру, передача не приглянулась обкому партии), то отвечаю я. Меня вышибут – и все проблемы решатся, а все начальники останутся на местах. Но я была согласна на это, лишь бы отстоять передачи.

И куча была таких передач, где я подписывалась за цензора. Это просто какой-то цирк. Я согласилась бы, чтобы вообще мне все дали подписывать, но на это они тоже не шли. Потому что они получали комплименты за «Пятое колесо», вся страна тянула сети по требованию граждан. И тогда власть отступила. Победили граждане, которые хотели видеть «Пятое колесо» из Ленинграда. Не Останкино, а именно «Пятое колесо» из Ленинграда. Люди сумели отстоять это.

Марк Захаров[22] говорил, что, если его в понедельник или в четверг в 10 часов вечера останавливали и просили задержаться зачем-то в театре, он отвечал:

– Нет. Не сегодня. Уже начинается «Пятое колесо».

Потом начали сдвигать наши эфиры. В 11 вечера мы выходили, а то и в 12 часов. Что только не придумывали.

Мы ночами монтировали, а днем снимали. А я еще и депутат. И это спасение для всех нас. Я мотаюсь из Москвы в Ленинград. Все для спасения, только чтобы мы выходили, чтобы нас не закрыли. Это непросто давалось.

Мы пользовались таким уважением в Ленинграде (и вообще во всей стране), что не передать.

Могу сказать, что, когда я шла на выборы в 1990 году, люди громче кричали «Бэлла Куркова», чем «Борис Ельцин». Борис Николаевич даже мне потом говорил:

– Ты не ходи за мной, а то, видишь, тебя все время призывают в сотоварищи.

Ни одна программа в нашем советском мире не имела такого успеха, как «Пятое колесо». Это было сумасшествие. Вот, скажем, мы поехали в Москву большой группой на съемки. Входим в троллейбус. Весь троллейбус встает, и все аплодируют. Потому что не только меня знали, но и других, тех, кто в «Пятом колесе» вели свои программы[23].

На самом деле это был бешеный успех. Я вела политику, все остальные сотрудники делали разное. Причем мы эпатировали публику еще съемками. То мы джаз усаживали посреди Невского проспекта, то попугай у нас ходил по Смольному в программе «Тот самый с попугаем». Короче говоря, «Пятое колесо» имело бешеный успех.

Потом, позже, мы делали цикл-сериал «С потолка». «С потолка» – это гримерка БДТ, в которой первым маршал Жуков на потолке автограф оставил. И там потом собралась масса автографов знаменитейших людей, которые приезжали на спектакли в БДТ.

Когда Шагал приехал, его попросили расписаться. Он говорит:

– Я обычно это делаю за деньги.

– Скажите, сколько?

Начали доставать свои рубли, у кого какие были. Все же бедные. Он говорит:

– Нет, эта валюта не годится.

Залез на стул, расписался. Ему говорят:

– Нарисуйте что-нибудь.

Он говорит:

– Вот это уже за другие купюры.

Не стал рисовать.

Мы в гримерку эту, где оставляли автографы, приводили ту или иную знаменитость и делали программы.

Я раз в неделю вела политическую программу по два с половиной часа без всяких телесуфлеров. Передо мной сидел Собчак,