Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография - Роб Уилкинс

В конце апреля 1971 года, всего через восемь месяцев работы, Терри уже написал свою последнюю статью для Western Daily Press – о том, что поезда из Лондона становятся быстрее, – под заголовком «Новый “Бристолец” ускоряется на пять минут». А затем ушел.

Что же случилось? Терри часто утверждал, что его уволил Прайс. Хотя при этом сам не раз говорил, что Прайс постоянно увольнял всех без разбора, и часто не всерьез, в порыве чувств. Иногда уволить могли просто потому, что сегодня твоя очередь для публичной порки. Более того, увольнения Прайса были столь многочисленны, что он забывал, кого уже прогнал, а кого нет, и сотрудники быстро заметили, что если просто снова прийти на следующий день, велика вероятность, что продолжишь работать дальше как ни в чем не бывало8. По словам Лин, Прайс увольнял Терри не раз и не два, а целых три. А значит, в первые два раза Терри возвращался и продолжал. Но не в третий.

«Меня подводило здоровье», – признался Терри. Его начал беспокоить желудок, пару раз он, судя по всему, терял сознание. Во время одной особенно накаленной конфронтации он упал в обморок на ковер прямо перед Прайсом, который безразлично произнес: «Кто-нибудь, унесите отсюда тело»9. По словам Лин, в тот раз Терри ходил в больницу, чтобы убедиться, что это не инсульт и не сердечный приступ. Ему поставили диагноз «стресс», и найти источник этого стресса было не так уж сложно.

Отсюда – не самое полюбовное расставание Терри с Western Daily Press. Еще добрых три четверти года он не напишет для газет ни слова.

В каком-то смысле лучшего времени для периода затишья, когда можно побыть дома и зализать раны, было не придумать. Им предстояло обустроить новое жилище.

Терри и Лин недолго пользовались добротой и свободной спальней Дяди Реджа в Ноул-Уэсте. Поиски жилья, представлявшие собой вылазки в выходные в сельскую местность на оливковом «Моррисе», скоро привели их к дому, который они и хотели, и могли купить: это был маленький приземистый коттедж восемнадцатого века, ранее принадлежавший отошедшему от дел священнику и его супруге, в маленькой сомерсетской деревеньке Роуберроу в Мендипских холмах, милях в пятнадцати к югу от Бристоля. Назывался он Гейз-коттедж. Когда-то его крыша была соломенной, теперь – черепичной, а еще когда-то здесь находился магазин сладостей, чем объяснялось огромное окно на первом этаже; вид из главной спальни охватывал всю долину до самого древнего форта Доулбери-Уоррен на холме. Терри говорил, это сильно напоминало о доме его детства в Фоти-Грине.

Особенно эти воспоминания, должно быть, подпитывала ветхость дома – до смертоубийственной черепицы, как в первом доме Терри, впрочем, не доходило, но в целом состояние было плачевным. Лин и Терри переехали ненастной зимой 1970 года, и насколько в коттедже может быть холодно, особенно по ночам, Терри выяснил однажды утром, когда проснулся и обнаружил, что его борода покрылась хрустящим инеем. Если раньше они этого не понимали, то теперь поняли: над домом еще работать и работать. Хорошая новость – они смогли получить от местной управы грант на ремонт. Плохая – необходимые работы сожрут этот грант, не поперхнувшись, и потребуют добавки.

Для начала требовалось заменить все двери. И потолки. Да и вообще в доме не нашлось бы того, что не надо было бы заменить или хотя бы подновить, – за исключением железных колец на наружной стене. Задолго до того, как стать жилищем священника, Гейз-коттедж принадлежал извозчику, поэтому в кирпичную кладку в правой части фасада вделали два кольца – «звенья извозчика», как это называлось, – диаметром дюйма в три, к которым извозчик привязывал лошадей. Через века прошел наказ – или, по крайней мере, так говорили местные в долине, – ни в коем случае не избавляться от колец, а иначе… ну, пожалуй, лучше и не знать, что за страшное историческое возмездие обрушится на дом. Пратчетты уж точно не собирались идти наперекор традиции, и на протяжении всего их владения домом кольца оставались доступны любому, кому понадобятся, из какого бы исторического периода он ни прибыл. Лин вспоминает, что, когда они с Терри лежали в постели по ночам, им иногда слышался шум, издаваемый, как они говорили между собой, «лошадьми-призраками».

И это, кстати, не единственный потусторонний звук, каким Гейз-коттедж встретил новых владельцев. У Терри и Лин сложилось стойкое впечатление, что живший здесь раньше священник так и остался в доме – в той или иной форме. Однажды утром, около восьми, когда Терри уже ушел на работу, Лин услышала, как в комнату вошло тиканье, приблизилось к камину, а потом вышло через окно. Когда она рассказала об этом соседям, те ответили, что она, должно быть, слышала карманные часы бывшего хозяина коттеджа, и прозаически предположили, что ему стало интересно, чем она там занимается. Пратчетты прозвали его Преб – сокращение от «пребендарий» – и в следующие годы время от времени слышали тиканье его часов.

В доме кое-что еще жило своей жизнью: сырость. Казалось, в этом коттедже сырость существует так же, как в других домах – кирпичи. Его стены были сложены из тесаного камня и словно впитывали дожди, туманы, росу, пар из чайника и вообще любую влагу из воздуха. Оглядываясь назад, Терри осознал, что лучше было бы смириться с сыростью – «принять ее», писал он, «как неотъемлемую часть дома и придумать, как дать влаге испаряться безобидно». Но они с Лин послушались одного совета и решились на дорогостоящее предприятие – установку современной гидроизоляции, что сперва очень мешало жить, а в результате имело непредсказуемые последствия в виде, как ни странно, увеличения сырости. В конце концов они ее присмирят, но победить окончательно так и не смогут.

Ну и неважно. Им там нравилось – нравился коттедж, нравился сад, нравились окрестности. Они вместе обошли Мендипские холмы вдоль и поперек – исследовали пещеры, ямы и старые шахты, наслаждались слегка таинственным колоритом местных средневековых укреплений. С вершины Доулбери-Уоррен открывался вид на поля, который в ясный день простирался до самого Бристольского залива. Нравились им и пабы. Например, плюс «Свона» в начале дороги был в том, что оттуда можно было по прямой дойти до дома, а это упрощало навигацию после долгого вечера с сидром. Но более традиционную атмосферу Сомерсета можно было ощутить в «Старе» на А38 – настоящем сидровом баре с полутемным залом, который в основном населяли люди, чьи зубы – или, вернее, их отсутствие – свидетельствовали о жизни, полной вдохновенного употребления скрампи[44]. Здесь по вечерам,