Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин
Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой читать книгу онлайн
Несгибаемая, как Жанна д’Арк, ледяная, как Снежная королева, неподкупная, как Робеспьер, Ирина Антонова (1922–2020) смоделировала Пушкинский по своему образу и подобию.
Эта книга — воображаемый музей: биография в арт-объектах, так или иначе связанных с главной героиней. Перебирая «сокровища Антоновой», вы узнаете множество историй о том, как эта неистовая женщина распорядилась своей жизнью, как изменила музейный и внемузейный мир — и как одержимость своими идеями превратила ее саму в произведение искусства и икону.
В 1928-м, когда ИА было лет шесть-семь, отец снова вернулся к ее матери — и они переехали в Златоустинский (Комсомольский) переулок, между Лубянкой и Китай-городом.
В 1929-м[239], когда трест ликвидировали, ААА перешел на работу в ВСНХ РСФСР в качестве директора Металлодиректората и уже с этой должности был направлен партией на работу в Берлин.
В этом контексте берлинская должность отца ИА — бывшего директора Обуховского завода (который в какой-то момент — чтобы не было иллюзий, что именно там производилось, — назывался «Петроградский Орудийный Оптический и Сталелитейный завод»), ныне зарабатывающего на жизнь «среди прочего продажей наших фильмов за рубеж»[240] (и затем пишущего в анкете, что по направлению партии работал «в Торгпредстве СССР в Германии — директором по импорту»), — вызывает определенные «подозрения», особенно притом что примерно половина объема мемуаров ИА о жизни в Германии — ее уверения в том, что она имеет крайне слабое представление о подлинной сути работы своего отца; по правде сказать, все это наводит на мысли не только об импорт-экспортных операциях, но и непосредственно о военно-промышленном шпионаже (во всяком случае, сотрудники Пушкинского, склонные к конспирологии, еще в 1970–1980-е пытались интерпретировать скелеты в семейном шкафу своего директора среди прочего и таким образом). Строчка в автобиографии «1930–1933 — Завфотокиноотделом в Торгпредстве» (хорошо коррелирующая с воспоминаниями ИА о том, как ее отец «обсуждал покупку французами фильма Эйзенштейна "Броненосец Потемкин"») предположительно означает: а) он как раз занимался освоением средств, полученных от продажи выбитого из крестьян зерна, — договариваясь о приобретении за валюту техники для, в широком смысле, индустриализации; б) его интересовала военная оптика — для судов, артиллерии, самолетов, танков и т. п.; в) это была деятельность, в которой переплетались военное и культурное сотрудничество, шпионаж, пропаганда и контрпропаганда. Судя по часто меняющимся адресам отправителя открыток — от Лондона до Кракова, от Парижа до Праги, — Берлин для отца ИА был лишь гнездом: он постоянно находился в командировках, перемещаясь по Западной и Центральной Европе: там три-четыре дня, здесь неделя. «Но никаких подробностей о его работе в Германии, чем он там занимался, я не знаю»; для тех, кто подсчитывал, что у ИА было тридцать лет, чтобы порасспрашивать отца, это звучало практически как признание в том, что она — дочь разведчика[241].
После отзыва из Берлина его назначают замначальника главного управления стекольно-фарфоровой промышленности Наркомата легкой промышленности СССР. В качестве руководителя Комиссии по изучению механизации производства стекольных изделий и закупке оборудования он едет в командировку в Англию, а в сентябре 1934-го — в Америку, которая недавно признала СССР: повод для разного рода «обменов». Заданием отца, уверяет ИА, было привезти «технологию производства простого стекла, так как в стране не хватало даже стаканов, и комнаты были завалены папками с чертежами машин, которые изготавливают простое стекло. Вообще, наш дом всегда был переполнен стеклом»[242][243]. С 1935-го ААА — директор Государственного экспериментального института стекла. Судя по имеющейся в архиве ссылке на «Рационализаторское предложение т. Антонова А. А., Метод изготовления зеркал путем покрытия их сернистым свинцом взамен серебра», он занимался не только административной, но и инженерно-научной деятельностью.
Короткий арест, по косвенным свидетельствам, произошедший в самом конце 1937-го[244], никак не отразился на радарах, но карьеру перечеркнул. Следующее появление ААА в доступных документах датируется январем 1938-го. В анкетах он писал: «…никаких колебаний по партийной линии не было, в оппозициях не участвовал, партвзысканий не имею». Возможно, ему повезло попасть в промежуток между волнами террора — в пользу этого предположения играет постановление как раз январского пленума ЦК «Об ошибках парторганизаций…»
Факт тот, что с 8 января 1938-го он больше не директор — его назначают начальником отдела капитального строительства Главстекло Наркомата легкой промышленности СССР, и уже в этой должности он проработает до пенсии.
Видимо, почти сразу после начала войны ААА оказывается в армии; уже осенью 1941-го, во всяком случае, когда ИА с матерью пытаются эвакуироваться, его нет в Москве — «призвали»: «Он был уже немолодым человеком — за пятьдесят, и он служил в интендантских войсках. Я знаю, что его командировали с фронта в Сибирь, он привозил эшелоны какого-то оборудования»[245].
Любопытно, что, согласно рассказам ИА, когда летом 1945-го она сообщила отцу о планирующейся командировке в Дрезден, тот ответил, что «тоже едет в Дрезден, его снова командируют». Вряд ли, однако, его там интересовали Вермеер — или даже технология изготовления бокалов для вермееровских «девушек»: скорее, Дрезден в данном случае подразумевает цейссовскую фабрику оптики — оборудование с которой в качестве репараций вывозили в подмосковный Красногорск; «снова» подразумевает, что поездка не первая — и, видимо, ААА понимал обстановку на месте, так что слух, будто это он, узнав о предстоящей командировке дочери, подключил свои связи, чтобы помешать ее участию в слишком опасной миссии, выглядит вполне правдоподобно.
История отца после войны в изложении ИА[246]: демобилизовавшись, он продолжил работу в Министерстве легкой промышленности, «с Косыгиным»; речь идет, видимо, о конце 1940-х — начале 1950-х; так что председатель Совета Министров Косыгин, получивший в 1974 году письмо от директора ГМИИ с просьбой помочь с ремонтом здания, понимал, надо полагать, чья она дочь.
В известинском некрологе упоминается, что на пенсию ААА вышел в 1956-м — в статусе «персонального пенсионера» (а в одном из документов мы находим размер пенсии: 400 рублей, как и оклад директора Пушкинского); именно в эти годы он написал компактные шаблонные мемуары о своем героическом комиссарском прошлом («24 октября. Почти весь день я в Смольном. Кто-то кричит от телефона: "Юнкера захватили типографию "Рабочего пути"!"») — и время от времени выступал на разного рода публичных мероприятиях с устными повестями о встречах с Лениным.
Если политическая биография отца могла вызывать у его дочери исключительно гордость, то его личная жизнь — судя и по словам людей, с которыми ИА считала возможным делиться своими воспоминаниями, и по ее мемуарам — была для нее постоянным источником невроза.
Манера отца то жить вместе с матерью ИА, то уходить от нее[247] привела к тому, что они так и не расписались — не то что в 1920-е, но и позже; до этого дошло лишь в 1960-е. Во второй половине 1920-х у ААА появились вторая семья и вторая дочь, Галина[248]. «Мама очень много плакала, и я ей очень сочувствовала».
Несмотря на теплые воспоминания, относящиеся, видимо, к периоду, когда семья только вернулась из Германии — как отец таскал ее в директорскую ложу Большого театра, а она засыпала у
