Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

class="p1">Я держу одну руку у Димы на шее, вторую на затылке. Он сидит. Я отгораживаю его собой от всей палаты и стараюсь не замечать, что по щекам у него текут слёзы. Ручейками.

— Увижу, конечно! — шепчу я. И благодарю себя, что я здесь. И Бога, что привёл. И думаю — где-то я это слышала уже. И странно, что воина зовут Дима. А не Павел. В смысле не Радио-Паша. А то был бы сбой в моей матрице.

— Знаете, — говорит Дима тихо, — я мог погибнуть сейчас. Легко. Но ещё не время. Значит, будем бороться.

Я киваю. Для этого я здесь. Будем.

Дима в это верит не меньше моего:

— Я столько раз в жизни мог погибнуть — с самого детства. Как-то пошли на пруд с моим другом и старшим братом. Я плавать не умел, подошёл к воде, свалился и стал тонуть. Брат меня вытащил, спас. Сидели в кустах, домой не шли — боялись. Думали — высохнем, тогда… Не помогло! Брат потом таких люлей отхватил от родителей!.. В двух авариях я выжил, причём оба раза в коме был. Второй раз вообще на ИВЛ жил. И вот сейчас. Но раз снова выжил — надо жить. Понимаете? Так что — буду жить.

* * *

Да я не могла по-другому провести этот вечер. Когда узнала новости про Серёгу. Сразу нашла много причин идти в госпиталь. Идти навстречу ветру, против усталости. Не рыдать в подушку и не тосковать, шинкуя салат, а что-то делать. Рыдать нет смысла.

Серёга — он называл меня «Дочь самурая» — умер ещё тогда, когда его ранило. Он не хотел жить так. Не видел смысла. Купил новый телефон и наушники. Пил. Не верил в то, что есть варианты. Махал рукой:

— Да ну, Ирка. Забей. Забей. Здесь щекотно. Здесь не чувствую. Но какая разница.

Я верила. Говорила, что есть варианты. Вот же. Прецеденты.

Он морщился:

— Преце… что? Апельсин, может, будешь?

…Серёга позвонил перед Новым годом:

— Знаешь, Алка посылку мне прислала. Алка, с которой вы вместе меня это… ну, восстанавливали, короче. Книжки прислала, чтоб я читал. И это… Раскраску по номерам. Алка молодец, конечно. Но у книжек я пока даже названия не прочёл. Может, потом как-нибудь. Сейчас не хочется. Телик повесили мне в комнате. Смотрю. А раскрашивать… Ну, не знаю. Не знаю, Ирка. Может, приедешь ко мне?

А теперь вот всё. Умер Серёга. Навсегда. И больше не позвонит. И не скажет:

— Ирка, Ирка, ну говори, Ирка, новости, мать твою!

Плохо думать, что Серёга умер навсегда. Лучше буду думать, что он отошёл ко Господу. Так сразу становится правильнее и спокойнее.

* * *

Я искала аргументы внутри, чтоб перекроить семейный вечер. Убеждала себя: вчера успели с дочкой погулять пару часов. Выпить облепихового чая. Я почитала в Буквоеде автобиографию Цискаридзе, пока дочь выбирала себе подарок. Открыла книжку на странице, где мама принесла Колю Цискаридзе домой из роддома, и через три дня с ними поселилась Фая. Николай всё детство думал, что Фая — его родная бабушка, а оказалось, мамина соседка по коммуналке. Которая вырастила Колю, как родная. Арина Родионовна наших дней. Она, Фая, и сказала, развернув пелёнки:

— Балерун будет!

Как в воду глядела.

А раз мы погуляли вчера с дочкой и провели вместе время, сегодня — дети поймут — можно в госпиталь.

* * *

Я достаю градусник у Димы из-под мышки. 37,8. На животе у него греются до температуры тела два пакета с кровью. Потерял много крови при ранении и операции. Бледный.

Я кладу руки Диме на голову. Он молчит. Только кивает согласно. Пока 37,8 — капельницу с кровью ставить не будут. Будут снижать температуру.

Я же пока снижаю тревогу. Снимаю боль и страх.

— Дошло про ногу?

— Дошло.

— Грустно?

— Очень.

На стене над кроватью — розовый стикер. На нем — чёрной ручкой печатными буквами:

ИНОГДА МЫ ДУМАЕМ, ЧТО ЭТО ТУПИК И КОНЕЦ,

НО НА САМОМ ДЕЛЕ ЭТО НАЧАЛО,

ТОЛЬКО всё СЛОЖНО НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД.

ДЕРЖИСЬ! С БОГОМ!

— Кто написал тебе? — спрашиваю.

Дима, не открывая глаз, говорит:

— Ребята приходили.

— Ты думаешь, что это тупик и конец?

— Нет. Не думаю. У меня много планов. Знаешь, уже приходила комиссия ВВК. И спрашивают: «Обратно пойдёте?» А я, конечно, пойду. Ну, если всё нормально будет.

Я смотрю на вакуумный отсосник. На нем сообщение: «Блокада».

— Что означает «Блокада»? — спрашиваю я.

— Надо перезагрузить, — откликается Егор с соседней койки.

Я иду искать медсестру. Она колет вечерние уколы в палате напротив. Говорит, что сейчас придёт.

На животе у Димы греется кровь. Когда это не просто кровь, а сплошь эритроциты-лейкоциты-плазма-тромбоциты — то кровь выглядит как борщ, взбитый в блендере до состояния супа-пюре. Сплошь полезные вещества.

Я держу одну руку Диме на голове, вторую — на шее и затылке. Дышим.

— Тут много времени подумать о своих планах. О том, что нужно ещё успеть, — говорит боец.

Медсестра приходит. Перенастраивает вакуумную систему. Целится Диме шприцом в катетер. Тот морщится. Глаза не открывает.

— Отдыхай, — говорит сестра, — не буду вливать кровь, пока температура не станет нормальной. Ждём.

И присоединяет к катетеру капельницу. Противовоспалительное. Медсестра смотрит на меня:

— Остеопатические техники?

Слово «остеопатические» сестра выговаривает старательно, почти по слогам. «остэ-о-па-тические». С уважением и отстранённостью. Я киваю. Что объяснять? При температуре я ничего больше делать и не могу. Только держать руку на голове. На затылке. Облегчать боль. И ждать, когда спадёт температура.

* * *

Рядом — новенький. Сегодня перевели из другого госпиталя на операцию. Лежачий. Он просит сестру, чтоб прислали дежурных курсантов: надо приподняться в кровати чуть выше, чтоб полулежать на подушках.

Спустя минут пять курсанты стоят около кровати. Смотрят растерянно: с чего начинать? Вся нога у бойца в металлической конструкции. Мне всё знакомо. Я знаю этот алгоритм. Поэтому оставляю Диму, и мы втроём с курсантами перекладываем бойца поудобнее. Один берётся под мышки. Второй — за ногу и крепления. Я — чуть приподнимаю таз. Руки касаются тела. Без трусов парень. Нет их ещё. Ну ничего. Завтра будут. Если волонтёры не принесут, кто-нибудь поделится. Сажусь к Диме на кровать (хотя это и запрещено: медсестры делают замечания, но иначе работать невозможно).

Кровь на Диме греется. Температура падает. Вакуум работает.

— По ночам воюешь?

— Нет. Уже нет. Сплю. Но долго засыпаю, знаешь. Потому что не устаю за день здесь. Но сплю.

Я не смотрю на часы. За окном тёплый весенний