Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

вечер. Ручеёк людей, что спешат к метро, превратился в широкую реку. У меня сейчас времени не существует. Держу Димино колено — колено ампутированной ноги. Прожимаю место крепления мышцы. Спрашиваю: «Как?» И знаю, что Дима ответит. Я за полтора года выучила. Это такая специальная точка, которая даёт импульс в нерв.

— Чувствую пальцы этой ноги. И пятку, — говорит Дима.

Я киваю. Всё правильно. Приходит медсестра. Стоит рядом. Смотрит на капельницу. На Диму. На меня. Кажется, Дима заснул. Но вдруг начинает что-то бормотать.

— Что? — уточняет медсестра.

— Командир хороший был, — перевожу я.

— Что-что? — не понимает медсестра.

Я всё понимаю. Командир погиб. Хороший был командир. Дима даже не почувствовал ранение. Не вколол нефопам — он не потребовался. Всё думал, как там ребята. И вот. Сообщили. Медсестра думает, что Дима бредит. Из-за температуры. Я знаю, что Диму отпускает. Напряжение уходит. И прорывается боль. И отчаяние — за тех, с кем воевал. И кого не вернёшь. Я дожидаюсь, когда Дима уснёт окончательно. Встаю. Иду к двери. И тут он открывает глаза:

— Спасибо тебе.

Тянется рукой к тумбочке — и протягивает мне коробку конфет.

— Не спал?

— Спал. Проснулся.

— Ну, раз проснулся, продолжим.

Я держу руку на колене. Ампутированная нога перестаёт пульсировать и дрожать. Обмякает. Температура у Димы почти нормальная. А может, совсем нормальная. За окном темнеет. И только теперь я убегаю домой.

Домой, где сын вторые сутки решает: может ли он отдать свой гироскутер на фронт. С учётом, что аппарат пять лет назад ему принёс Дед Мороз; что он не исправен, чтоб на нём кататься; что гироскутер — на фронте нужны только колеса! — может спасти чью-то жизнь. Я обнимаю своего внезапно выросшего сына. Всхлипывающего совсем по-детски. И по-взрослому рассудительного.

— Я же всё понимаю, мама. Но мне так непросто.

Мне тоже непросто. Но мы справимся, сын. Вместе победим.

21 апреля

Я захожу в палату. Мою руки. И прямиком направляюсь к Диме.

Температура упала. Воспаление прошло. Культя ампутированной ноги в гипсе. Вакуумный отсосник гудит, но тихо. Даёт знак — всё хорошо.

Дима откладывает в сторону всё — телефон, наушники, недоеденную плюшку. Ложится на подушки. Я первый раз вижу его вот таким. Спокойным. Без температуры. Без боли.

— Обезбол когда вкололи?

— Час назад.

— Наслаждаешься?

— Огонь вообще.

— Как ты пошёл туда?

— Хотел себя узнать. Я знал, что не струшу. Я знал, что у меня получится овладеть новой специальностью. Но я же вообще никакого отношения к военному делу не имел. И пошёл туда за Россию. Надо было идти. И ещё я хотел с собой познакомиться поближе.

— Познакомился?

— Да. Оказался отличный парень. Я б с ним дружил. Мне прям не стыдно за него.

— Как ты… без ноги?

— Да как?.. У меня, видишь, у отца не было руки. Он работал в колхозе, трактористом. Несчастный случай. И сколько я отца знал, у него всегда не было руки. И нормально было. Мама в 2005 году погибла — в аварии. И мы с отцом остались вдвоём. Никогда не делили, кто что делает. Он еду приготовит, я дрова поколю. Он что-то по дому, я по огороду. Он одной рукой петуха мог заколоть. Вообще не было акцента на том, что он что-то не может. Теперь уже два года, как и отца нет. Инсульт. Ещё у меня друг есть. Борется с онкологией. Ему ногу ампутировали. И лёгкое одно. Живёт. Когда корреспондент брал у него интервью, то друг сказал: «Я выжил и живу — благодаря друзьям. И благодаря тому, что меня никто не жалел». Это знаешь как? Он, допустим, лежит без ноги. И в футбол с ним не сыграть. Но в шахматы-то он играть может? Значит, играем в шахматы. И играем на равных, без жалости. И он выигрывает. И проигрывает. И жизнь идёт. А жалости нет. Или вот ко мне сегодня брат с сестрой приезжали из Подмосковья. У обоих дети маленькие, семьи. Потому они с утра на самолёте сюда, пару часов у меня, привезли домашней еды, и на вечернем самолёте обратно. А брат у меня пару лет назад попал в аварию, его всего восстановили, хромает ещё. Так вот, он это всё прошёл, что я сейчас прохожу. Его этим не испугаешь. Короче, нормально я без ноги. Пока никто жалостливо не начнёт смотреть. А тут не смотрят, сама знаешь. Когда боли сильные, то мучишься, конечно. Когда лежишь, а тебя всего насквозь током пробивает бесконечно до пятки, а пятки нет, то фигово. Но глобально — нормально. Руки на месте. Голова. Хирург смотрел на мой палец руки после операции. Вставили туда пластину. Всё хорошо заживает. Жалко, в пальцах кости тонкие, долго заживать будет, сказали. Но время есть. Так что нормально всё.

— Не больно? — спрашиваю я, трогаю колено здоровой ноги, расслабляю, и импульсы идут по больной ноге.

Дима качает головой:

— Отлично. Жми. Там, где больновато, я морщусь. Но так терпимо.

На груди, плече, руках у Димы татуировки.

— А на ампутированной ноге была татуировка?

— Нет, — улыбается Дима. — Не было. И хорошо. Тут хирурги с уважением к художествам. Пытаются их сохранить. Видела у Егора скорпиона на плече? Ему операцию делали так, чтобы у скорпиона туловище не пострадало. Но в итоге этот скорпион всё равно искривился слегка. Как говорит Егор, «отработал своё скорпион».

* * *

— Кем был до СВО?

— Ой, — говорит Дима, — да я много кем был. В основном в школе преподавал.

— Что преподавал?

— Историю. Только не спрашивай сейчас ни о чём. Ничего не помню. Помню, сидим в блиндаже с ребятами, они ржут — говорят: «У нас тут историк есть, сейчас нарасскажет чего. И про нас всё запишет. Для истории». А я говорю: «Чего хотите расскажу, только про саму историю не спрашивайте. Не помню».

— А дальше? После школы?

— А потом денег стало не хватать. И устал от учеников, они сейчас без границ вообще. И от учительниц нервных. И тогда пошёл в продажники. План делал по продажам телефонов. Отлично продавал. Мне нравилось, если честно. А дальше СВО.

— Что ребята твои говорят?

— Они прислали мне все личные вещи, рюкзак. Теперь должны прислать броник, каску, всю снарягу. Может, кто поедет сюда, захватит. Мы со стороны Луганска заходили, там почта не работает. Я всё получу и тогда смогу снова готовиться воевать.

— Что будешь делать?

— Я себе даю полгода на лечение. И ещё полгода, чтоб сил набраться, научиться хорошо ходить на протезе. А дальше понятно.