“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг. - Андрей Платонович Платонов

class="p1">Казин Василий Васильевич (1898–1981) – поэт, активный участник литературной жизни 1920-х гг. Платонов был знаком с Казиным с начала 1920-х гг. Казин входил в группу “Кузница” и являлся членом редколлегии одноименного журнала, с которым Платонов сотрудничал (в № 7 “Кузницы” за 1921 г. опубликован рассказ “Маркун”; в № 9 за 1922 г. – статья “Пролетарская поэзия”).

Письмо Казину находится в папке с рассказом Платонова “Потомок рыбака”, опубликованным в “Красной нови” (1928. № 6), когда Воронский уже не был редактором журнала “Красная новь” и соредактором “Прожектора”.

[98] В Оргкомитет ЦДС

2 декабря 1926 г. Москва

В Организационный комитет Центрального дома специалистов сел<ьского> и лесн<ого> хоз<яйст>ва.

Наркомзем, куда я поступил на службу[226], предложил мне длительную командировку в Тамбовскую губернию – для организации в ней работ по мелиорации, торфодобыванию и сельскому огнестойкому строительству в связи с восстановлением с.-х. и борьбой с засухой.

Положение в Тамбовской губернии действительно таково, что отказываться ехать было невозможно по многим причинам, из которых желание получить работу играло наименьшую роль. С другой стороны, обстановка в Тамбовском ГЗУ (насколько я ее знал) не предвещала успеха тем реформам и реорганизации дела, которые я намерен там осуществить. Не исключена возможность того, что я там не сработаюсь, несмотря на гарантированную мне поддержку НКЗема и одобрение предложенного мною способа постановки мелиоративного дела в Тамбов<ской> губ<ернии>. Путешествовать же по стране с семьей я не имею ни желания, ни средств, ни права нарушать жизнь своих близких. Однажды ошибившись (не по своей, правда, вине), я на вторую подобную ошибку идти не могу[227].

Поэтому я согласился бы выехать в Тамбовскую губ<ернию> лишь в том случае, если за моей семьей останется право на занятие того помещения, которое она занимает сейчас в ЦДС, и после моего выезда из Москвы. Это право должно сохраниться по крайней мере в первые 3 м<еся>ца после моего отъезда из Москвы, после чего, может быть, дело с моей квартирой в Москве можно будет уладить другим способом. Считая, что в деле рационального использования миллионных государственных средств в Тамб<овской> губ<ернии> заинтересован и наш производственный професс<иональный> союз, я убедительно прошу в этой моей просьбе не отказать и выдать мне Ваше решение в письменной форме.

Ст<арший> инженер-гидротехник отдела

мелиор<аций> и водн<ого> хоз<яй>ства НКЗ

А. Платонов, 2/xii–26.

Печатается по первой публикации: Страна философов, 2003. С. 647–648. Публикация Е. Антоновой и Л. Аронова.

[99] М. А. Платоновой

8 декабря 1926 г. Тамбов

Муся!

Пишу в вагоне, подъезжая к Тамбову[228].

Сейчас 2 ч<аса> дня. Что там поделывает Тотка? Спит или шарлатанит? Тресни его по sip’y[229] за меня. Едем пустыми предосенними полями, но зелени еще много. Не скучай: жить без тебя и Тотки нигде нельзя.

Вечером напишу закрытое письмо[230]. Трудно писать – трясет. Обнимаю, трясу и целую обоих: тебя и нашего маленького мужичка.

Андрей.

Печатается по: Архив. С. 444–445. Почтовая карточка. Публикация

Н. Корниенко.

[100] М. А. Платоновой

8 декабря 1926 г. Тамбов

Муська! Маша!

Пишу тебе стоя, на тамбовской почте. Прошел весь город – нигде не мог увидеть почт<ового> ящика, поэтому влагаю в конверт письмо, написанное в поезде[231].

Свой “багаж” оставил в Доме крестьянина и заплатил полтинник (за сутки).

Город очень запущенный и глухой. Гораздо хуже Воронежа. Но весь в зелени и масса садов и скверов, где есть даже песочек, как в Москве. Очень тихо и спокойно кругом. Сейчас 6 ч<асов> веч<ера>. Не знаю, куда мне деваться. Уже заходил в ГЗУ (рядом с Домом крестьянина) – там никого нет. Зайду еще через час[232].

Здесь хорошо только отдыхать и жир наращивать, а ты бы, напр<имер>, с твоим живым характером, здесь жить абсолютно не смогла.

Людей мало. Учреждения по виду жалкие, даже сравнительно с Воронежем.

Тебе не стыдно за вчерашнее? Девица, на которую ты взирала, оказалась полудеревенской девочкой в возрасте Вали[233] – вся в угрях. Совсем не рыжая, очень бедно одетая и прочее. Тебе не стыдно, бабий вождь?

Вижу, что не стыдно: у тебя в этих случаях мозг течет назад и тебя ничем не убедить, не пронять. Даже действительности ты не веришь, как философ Гегель, который говорил (когда факты шли против его теории): ну что ж, тем хуже для фактов!

Жаба философическая!

Тотик спрашивает обо мне? Не в чем везти. Здесь (по дороге) всё страшно дешево: яблоки – 1 к<опейка> за 3 шт<уки>, груши – 5 к<опеек> за 10 шт<ук> и т. д. Раз в пять дешевле Москвы[234].

Не знаю, Муся, что мне делать!.. Приеду, посоветуемся.

В Воронеж, наверное, не поеду[235].

Душа не лежит, и уже тоскую по Вас.

В вагоне к “Осенней поэме”[236] написал еще 8 строк.

Мешала жлоборатория![237]

Приеду – загоним поэму[238].

Поезд шел страшно медленно. Ехали какими-то глухими русскими местами.

Все-таки жалко, что не взял Вас, – можно бы прожить здесь хоть неделю: очень тут тихо и зелено и дешево.

Гуляй больше и бди осторожность: иначе автобус сожрет мою Мусю. Кончаю писать: почту здешнюю хотят закрывать.

Обними моего мужичка и купи ему сказку. Скажи, что отец все-таки пошлет его в Крым вместе с матерью, которую я сейчас мысленно и жадно целую. Андрей.

Впервые: Архив. С. 445–446. Публикация Н. Корниенко.

Печатается по автографу: ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 3. Ед. хр. 7. Л. 2–3.

[101] М. А. Платоновой

10 декабря 1926 г. Тамбов

Машенька!

С утра, как приехал, до вечера познакомился с тамбовским начальством. Был на конференции специалистов[239], а вечером на сессии губисполкома[240]. Обстановка для работ кошмарная. Склока и интриги страшные. Я увидел совершенно неслыханные вещи. Меня тут уже ждали и великолепно знают[241] и начинают немножко ковырять. (Получаетде “огромную” ставку[242], московская “знаменитость”!) На это один местный коммунист заявил, что советская власть ничего не пожалеет для хорошей головы. Во как, Машка!

Я не преувеличиваю. Те, кто меня здесь поддерживают и знают, собираются уезжать из Тамбова (зав<едующий> ГЗУ и зав<едующий> губмелиоземом). Мелиоративный штат распущен, есть форменные кретины и доносчики. Хорошие специалисты беспомощны и задерганы. От меня ждут чудес.

Попробую поставить работу на здоровые ясные основания, поведу всё каменной рукой и без всякой пощады.

Возможно, что меня слопают и выгонят из Тамбова. Плевать! Город живет старушечьей жизнью: шепчется, неприветлив