«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

«старении» и о притуплении органа слуха, которое готовит этот орган к молчанию[137].

Мы уже говорили о влиянии изобразительного искусства на творчество Бродского. Многие художники, в том числе Карпаччо, Беллини, Чима да Конельяно и другие, изображали Сретенье на своих полотнах. Но сам Бродский утверждал, что на него сильно повлияла картина Рембрандта «Симеон во храме» [138] , виденная им только на репродукциях. Это иной вариант «Принесения во храм»: фигуры изображены крупным планом, личные переживания переданы отчетливее – картина, пожалуй, больше напоминает православную икону.

А вот святой Иосиф исчез из этого стихотворения – вообще не упомянут, хотя должен, по идее, играть в этой сцене главную роль. Другой Иосиф, поэт Бродский, когда-то хотел составить антологию русских стихов на библейские темы и проиллюстрировать ее репродукциями икон – но понял, что его собственному стихотворению «Nunc Dimittis» в таком сборнике не место!

Я посоветовал ему отыскать[139] какую-то особую икону, которая написана по канону Бродского – такую, где не изображен святой Иосиф!

Правда, как подмечает Венцлова, присутствие библейского Иосифа предполагается в стихотворении неявно, поскольку именно глазами Иосифа показаны события вплоть до момента, когда ракурс меняется и мы начинаем видеть происходящее глазами обеих женщин, а в финале события показаны в ракурсе мыслей Симеона, после чего смерть Симеона показана «изнутри». Святой Лука не описывает, как видел эти события святой Иосиф, а лишь упоминает, что святой Иосиф при них присутствовал.

В завершение давайте обсудим повторы в «Nunc Dimittis». Иосиф указал, что стилистическое отличие Нового Завета от Ветхого состоит в использовании повторений, привносящих своего рода абсурдистский тон. Они также работают как усилитель слов в семантическом плане, с каждым повторением придавая им более важный смысл.

Повторы есть в первых строках стихотворения:

Когда она в церковь впервые внесла

дитя, находились внутри из числа

людей, находившихся там постоянно…

И здесь тоже:

А было поведано старцу сему

o том, что увидит он смертную тьму

не прежде, чем Сына увидит Господня…

Темы тоже повторяются: и здесь, и в других местах.

Одна из центральных тем Бродского – иудео-христианская традиция, и слово «Бог», «Господь», и слово «младенца» – под словом «младенец», то есть грудной ребенок, может подразумеваться младенец Христос, хотя я не вполне уверен, что здесь оно работает именно так, ведь «Nunc Dimittis» – не рождественское стихотворение. Оно больше похоже на пасхальные стихи.

Но Великая пятница в его творчестве не появлялась вплоть до «Натюрморта» и «Разговора с небожителем».

Он упоминает о Великой пятнице, но употребляет русский аналог – Strastnaia. Это значит «Passionate Friday», с коннотацией «страшная». Итак, это Страстная пятница. Куда более удачный термин, чем, например, английское Good Friday. Согласны?

Да. Русское выражение содержит коннотации «страха», «ужаса» – а, когда происходило это событие, ужас определенно ощущался. В современном английском слово terrible утратило коннотацию «ужаса, страха» – terror.

Итак, что еще там есть? Главная мысль «Сретенья», оно же «Nunc Dimittis». В стихотворении говорится о начале и конце жизни, о младенце Христе и святом Симеоне, Симеон в этом стихотворении уходит из жизни: «Он шел умирать».

В стихотворении «Разговор с небожителем» то же самое: в его финале есть вопящий младенец и умирающий старик.

Двое безымянных. Первый – mladenets, младенец Христос или, возможно, просто ребенок. Не знаю точно, кто он. Вы случайно не помните, когда родился его сын Андрей – в каком году?

В 1967‑м, за несколько лет до того, как было написано это стихотворение.

В поэзии Иосифа есть шесть религиозных тем, и в «Nunc Dimittis» сочетаются сразу несколько. Первая тема – Рождество Христово, вторая – тема страдания и жертвоприношения. Другие – переход от Ветхого Завета к Новому. Тема Пасхи. Тема религии и современной, секулярной культуры. И тема утраты или отсутствия чуда.

А также тема ковчега, слово kovcheg звучит снова и снова, та же тема есть в «Фонтане», написанном несколькими годами раньше. Помните концовку «Фонтана»? Я запамятовал дословную цитату.

Вот она, в вашем переводе:

For no loneliness is deeper than the memory of miracles.

      Thus, former inmates return to their prisons,

            and doves to the Ark[140].

Итак, голубки возвращаются в ковчег, а заключенные – в тюремные камеры. Ковчег и птицы. Какое богатство смыслов. Ему нет ни конца, ни края. Оно неисчерпаемо.

«Разговор с небожителем»

Давайте возобновим наш разговор о стихотворении, которое вы так и не перевели – просто руки не дошли. Это «Разговор с небожителем», по-английски его называют когда как: то «Conversation with an Angel», то «Conversation with a Celestial», а иногда – «Conversation with a Heaven-Dweller».

Послушайте, я в восторге. Сияю от радости. Вчера я перечитал это замечательное стихотворение. Вещь великолепная.

Это еще одно стихотворение о «правде небесной», как разъясняла это явление Цветаева, и, однако, широкий читатель все еще не может прочесть «Разговор с небожителем» в английском переводе, хотя, насколько я понимаю, вы когда-то надеялись его перевести.

Стихотворение абсолютно блистательное. Такое же прекрасное, как «Бабочка», а написано оно в 1970‑х, еще в России. Вам оно нигде не попадалось?

В техническом отношении сработано мастерски. Раньше я этого не замечал; даже не знаю, сможет ли хоть один переводчик передать это так, как оно заслуживает, но первое предложение в стихотворении… угадайте, сколько в нем строк?

Не буду и пытаться. Шесть, семь.

[Смеется.] Я смеюсь, потому что это предложение занимает три строфы, три восьмистишия – двадцать четыре строки!

Двадцать четыре строки.

Во всем стихотворении – ни одной запятой, ни одной прописной буквы, с которой начиналось бы новое предложение. Правда, шесть из этих двадцати четырех строк коротенькие. Короткие строки, выровненные по центру страницы. Чем-то похоже на бабочку или сами придумайте на что – как и в стихотворении «Бабочка».

Собственно, для стихов структура просто поразительная. И передать все это на другом языке невозможно. Не знаю, что сделали бы с ним вы.

Я в итоге раздобыла единственный английский перевод, который был опубликован, – он увидел свет в апреле 1972 года, в «Нью америкэн энд канадиэн поэтри». Перевод выполнили Уильям Чалзма и поэт, о котором я раньше не слыхала, – Харви Фейнберг, «с помощью», как там сказано, некоего «H. W.