Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Гарибальди. Только итальянцы могли соорудить этот редкостный по простоте грандиозный памятник, выбрав ему такое место, что весь Рим лежит у его ног, сам же Гарибальди в обычном своем костюме взирает на него с вышины своего бронзового коня. Главное в этом монументе, что в нем нет решительно никаких причуд и лишних украшений, а украшен он самым местом, где он водружен. Конечно, мы видели колонну Траяна на форуме того же названия, видели фонтан Тревия, неподражаемый по своему сложному замыслу, видели и еще много фонтанов – сложных, интересных, красивых.

Жизнь же самого города с его главной улицей виа Толедо совершается, как и во всех городах: шумная, подвижная, тем больше, что итальянцы исключительно экспансивны, в чем нам и пришлось убедиться в один прекрасный день. Перемещаясь по городу, мы заметили там и тут маленькие отряды войск, полиция попадалась как будто чаще на глаза, но, кроме этого, ничего особенного не наблюдалось. Вернувшись домой, легли спать, показалось нам, что будто где-то стреляют, но мы не придали этому значения. Выйдя же на другой день на улицу, мы были изумлены тем, что была она полна народу. Всё куда-то торопилось, шумело. Газетчики своими чистыми итальянскими голосами неистово выкрикивали названия своих газет, неся на руках целые горы их. Народ прямо расхватывал их, у каждого человека оказывалось по номеру в руках, почему вся толпа белела, газета тут же просматривалась и бросалась на мостовую, почему и эта стала совершенно белой от бумаги. Мы ничего понять не могли, улицы же так и кишели народом. Потом только пришлось узнать, что на какой-то площади толпа устроила революционную демонстрацию, было выпущено несколько зарядов, чем происшествие и кончилось. Уж не помню, были ли жертвы, а верней, таковых не было, но этого происшествия оказалось достаточно, чтобы с утра выгнать на улицу чуть ли не всех жителей города. К вечеру же вся жизнь вошла в обычное свое русло, будто ничего и не было.

Я находил еще время ежедневно отсылать Вере Карповне громадные восторженные послания, заключавшие в себе нередко по шесть листов. Потом я все их собрал и был так глуп, что ни разу не перечитал их, и теперь они погибли, как и все мое добро, а это был точнейший отчет о моей поездке, писанный восторженным юношей, еще ничего не видавшим на своем веку. Как жаль теперь этих писем, как интересно было бы по ним опять пережить то счастливое время, хотя в одном из писем я употребил такую фразу: «Как желал бы я быть с вами вместе в наших милых Мытищах». Меня сильно высмеяли за нее, но, вероятно, я до того был уж перенасыщен всем виденным, что захотелось вернуться в наше тихое, ничем не интересное дачное жилище и попасть в свою домашнюю обстановку.

Но еще далеко было до нее. Мы двинулись в Флоренцию, которая навсегда приковала к себе мое сердце. Я потом всегда мечтал переселиться в нее, но, несмотря на все возможности, привязанность моей жены к Москве не дала осуществиться этому моему пламенному желанию. А если бы это осуществилось, глядишь, и вся жизнь наша была бы другой, только не вернуть теперь невозвратного. Что-то было в этом городе, манящее к себе, что-то ласковое, неотразимое. Не говорю уж о том, что я нашел бы себе там неистощимую пищу в ее художественных собраниях; сам климат и место манили меня и город такой цельный, красивый.

Что же перечислять теперь все те места, которые я полюбил всей душой! Одно палаццо Уффици с палаццо Боболи могут занять человека на целую жизнь, а собор с Крестильней, национальный музей, усыпальница Медичисов, Санта Кроче, Фиезоле – и, Боже, сколько всего там! А пиацца Сеньории – чего стоит одно это место с его ложей и башней! И тут же на улице «Персей» Бенвенуто Челлини – даже страшно подумать, что такое сокровище уж сотни лет так-таки просто стоит на улице и ничем не испорчено. Думается, что у нас в России ничего подобного быть не можетъ. А вид на Флоренцию с той площади, где стоит «Давид» Микель-Анджело! А фашины с могилой какого-то раджи! Арно со своим мостом – необыкновенным переходом из Уффици в Боболи, весь увешанный портретами в средневековых костюмах! Уже названия изменяют мне; но как богат и мил цветочный базар под защитой перекрытой колоннады!

Помню еще, купил я тут букетик ландышей с красными жилками, что достигалось окрашиванием воды, которой их поливали. Эх, Флоренция, как мила ты была моему сердцу! Прожили мы тут всего с неделю, съездили в Пизу взглянуть на падающую башню, но сравнительно с собором и особенно с Крестильней она, конечно, не представляет другого интереса, [кроме] как курьез. Большой интерес тут представляет и Кампо-Санто со своими средневековыми памятниками.

В общем, мы наездились уж досыта, было время ехать до дома, почему, не заезжая в интереснейшие города Северной Италии, мы прямо отправились в Венецию. Приезд в нее почему-то всегда случался по ночам, и незабвенным остается первое знакомство с гондолой. Невероятно странным кажется, что прямо из вагона, пройдя лишь станционное здание, приходится спускаться по влажным ступеням к этой своеобразной мрачной лодке и забираться под черный колпак ее. Беззвучно, без толчка, сдвигается она с места и, чисто крадучись, ползет по узким, мрачным, еле освещенным редкими фонарями каналам. Не забудешь заунывно редкого оклика гондольера на заворотах и такой же ответ из-за угла, тут же умирающий среди высоких стен, уходящих в воду. Странное и жуткое ощущение! Поневоле в голову начинают лезть мрачные картины минувшей здесь жизни. Выбравшись в Канале Гранде, вздохнешь полной грудью и выглядываешь сквозь окошечко будки, в которой сидишь, на необыкновенные фасады дворцов, чисто тени минувшего, выбравшиеся среди ночи со дна этого красавца-канала.

Мы остановились в гостинице недалеко от королевского дворца, и лишь стало возможным, утром уж были на пиацца Сан-Марко. Одно диво поражало нас тут за другим. Византийский «Марк»[115] с его конями над главным входом, привезенными из Константинополя, а рядом, чисто перевернутый вверх ногами, удивительный Дворец дожей, не то готический, не то неизвестно какой, а вся площадь чисто итальянская; и голуби, голуби всюду, даже на людских головах.

Весь город на воде, а всюду можно пройти пешком по мостам. Всюду здания самой причудливой архитектуры, как будто в другом месте даже неприменимой. И опять памятники, картины, скульптура – целый неиссякаемый кладезь. Не могу забыть [надгробных] памятников Кановы и Тициана в церкви, имени которой