Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

Теперь он боролся за нашу жизнь. Время от времени подбадривая нас, он не позволял ни остановиться, ни сесть: пусть хоть шаг за шагом, но продвигаться вперед. Было уже утро, когда показались первые огни Романсыра.

— Дойдешь сама до острова? — спросил Миша.

— Конечно! — ответила я.

Без дороги, вслепую, перешла я реку и, войдя в теплую, освещенную керосиновой лампой юрту, рухнула на нары. Мама, охая, раздела меня. Лицо и руки были обморожены, на коже образовались водяные волдыри. Мама накормила и напоила меня, и я заснула. Пурга не унималась еще три дня. Дома было тепло, уютно и спокойно. На работу ходить не надо — Кошкин выдал больничный лист. Но на танцы в субботу все равно пошла. Приближалось Рождество. Я выздоровела и ждала, когда снова придет время отправляться с Мишей на озера. Но 21 декабря пришла Воля Лесникова.

— Поедешь на курсы мастеров засола рыбы? В Кресты? — спросила она.

— Разумеется. Только кто меня туда пустит!

— Отец получил бумагу — просят прислать пять девушек на курсы. Я попросила, чтобы он включил тебя, вдвоем веселее будет.

— Воля, подружка моя дорогая, какая же я счастливая! А меня точно пустят? А комендант?

— Все уже улажено!

Я схватила Волю в охапку и стала кружить.

— Так что завтра утром с бельем, одеждой и едой. До встречи! — сказала Воля и убежала.

Завтра Сочельник, которого я так ждала. Но Сочельники в жизни еще будут, а курсы, возможно, первые и последние. Дома была буханка хлеба, пятьдесят рублей и еще хлебная карточка на восемь дней. Я начала складывать вещи в «рюкзак»: одеяло, подушечку, простыню (мы по талонам купили две простыни). Уложила и ночную сорочку, которую мама сшила из старой простыни, а я вышила белыми и красными нитками — одни из распущенных сетей, другие из плаката. Мама велела взять буханку хлеба и пятьдесят рублей.

— А как же ты дотянешь до Нового года?

— Может, Бог даст, кто-нибудь купит простыню или поменяет на продукты.

Прощаясь утром, мы с мамой обе плакали. В контору я пошла загодя. Там уже сидела бывшая учительница Ядвига Борхертене, тихая, спокойная женщина. Скоро стали собираться будущие мастера засола и приемщицы рыбы — кто кем станет, будет зависеть от учебы. Пришли Люда Кайрюкштите, Воля Лесникова и Анька Лукина. Лесников пожелал всем удачи.

В Кресты мы отправились на своих двоих, шли гуськом — друг за дружкой. Было совсем темно. Вместо рюкзаков, у нас были мешки с веревкой, привязанной за углы, и даже через телогрейку она натирала плечи. Не спеша шли мы по реке, потому что другого пути просто не было. Все молчали, наверное, каждая мысленно строила планы на будущее.

В Тогутахе остановились у литовцев, выпили чаю, съели по ломтику хлеба и с новыми силами продолжили путь. К вечеру изрядно устали, заночевали в другом поселке и пошли снова. После Усть-Янска ноги сами пошли резвее: приближался наш «светоч счастья» — Кресты. Это название нас немного пугало. Позже довелось узнать, что восходит оно к тем далеким временам, когда казаки, добравшись до северных краев, принялись насаждать среди якутов христианство. Одновременно якутам давались славянские фамилии и имена. Например, если у якута были толстые губы, ему подбирали фамилию Мухаплев, больному трахомой — Слепцов, кривоногому — Барабанский и так далее. Имени «Иван» якуты и теперь не могли произнести. На вопрос, как его зовут, бедный Иван отвечал «Уйбан». А Крестами поселок назвали потому, что там находилось казацкое кладбище с крестами.

И вот на берегу показалось несколько юрт, а подальше от реки стоял квадратный бревенчатый дом с плоской крышей, облепленной илом. Еще дальше был овраг, летом по нему текла речка. В том месте берег был совсем пологим, оттуда мы и вошли в поселок. На площади, слева от магазина, увидели большой деревянный дом — контору рыбзавода. Справа на берегу реки в деревянном домике обосновалась поликлиника. Поодаль стоял красивый, как картинка, двухэтажный дом прораба Василия Бреславского. В Литве его назвали бы «дом с мезонином». Здесь, на мало населенном берегу Яны, где совсем недавно проплыл первый пароход, такой дом казался настоящим чудом. Были в этом поселке и школа, и столовая, и пекарня. Кончались Кресты маленькой юртой, которую построили себе братья Ульямперисы, а за ней шла дорога, ведущая в райцентр Казачье. Так вот как он выглядел, этот центр рыбной промышленности! Здесь обосновались все вывезенные на Яну евреи. Ни в Коугастахе, ни в Романсыре, ни в других окрестных поселках не было ни одной еврейской семьи. Видимо, они понимали, что тут центр, понаехали и заняли все места в конторе, поскольку знали русский язык.

Когда мы пришли в Кресты, контора работала. В том доме было много кабинетов. Директором служил тогда татарин Хабидуллин, высокий, крупный брюнет. Одно ухо было у него слегка покалечено, и люди в шутку называли его конокрадом — дело в том, что у татар, как выяснилось, принято пойманным конокрадам отрезать кусочек уха. Жена у него была русская — невысокая, полненькая Дуся, с которой они вместе ходили мыться в баню. Над этим весь поселок тоже посмеивался.

Хабидуллин встретил нас холодно, позвал уборщицу и велел отвести нас в бочарную мастерскую. Там уже были сколочены двухэтажные нары и на них брошены матрацы. Я заняла место на верхних нарах — надеялась, тут будет теплее, потому что тепло от постоянно топившейся железной печки поднималось вверх. Идти никуда не хотелось, мы постелили белье и легли. Хлеб я положила рядом с собой — из того, что взяла в дорогу, оставалось еще полбуханки. Вздохнув, вспомнила маму — как она там без хлеба и без денег, а ведь сегодня Рождество… Весь мир, где нет войны, празднует. Мысленно я вернулась в Литву. На нарядной елке горят свечки, бенгальский огонь разбрасывает звездочки… Поставишь под елку туфельки и ждешь, когда же ангел положит в них подарок. Интересно какой?.. Вспомнила я и папу. Где он? Жив ли? Если жив, то что теперь делает? Но скоро сон сморил меня.

Утром нас разбудила уборщица. Она велела выпить чаю и под звуки гонга идти в контору. Кто-то уже затопил печку и вскипятил большой медный чайник. Кипяток, казалось, тек по жилам, согревая окоченевшее от усталости и холода тело. Послышался гонг. В коридоре конторы нам снова встретился Хабидуллин. Мы пожаловались, что спать было холодно, что кончаются хлеб и деньги. Он велел идти на курсы, а после уроков обещал выписать по пятьдесят рублей аванса. Успокоил,