Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

Слонимский. – Может быть, и Майкоп, где он жил в детстве, был таким же многоцветным и пленительным, как Бахмут».

Именно в Бахмуте Шварц начал печататься, здесь началась его профессиональная литературная работа. Он перестал стеснялся своих литературных опусов, часто писал их в редакции и тут же читал написанное в своем ближайшем окружении, прежде чем сдать в газету. Газетная работа позволила ему «сняться с тормоза», требуя постоянного живого участия и отклика на самые разные темы, возникающие в редакции в виде откликов на события окружающей жизни и писем читателей. Шварц много писал и много ездил по рудникам и заводам, чтобы собрать материал для журнала. Немало рецензий написал он на новые литературные произведения, только что увидевшие свет. Так, им были написаны отзывы на «Конармию» Бабеля и романы Эптона Синклера. «И на руднике, и в Бахмуте нашлось много молодежи, с которой мы дружили, и Женя так же блистал здесь в любом обществе, как и в Петрограде, – рассказывал Слонимский. – Шварц и Олейников соревновались в остроумии, и девицы ходили за ними стайками».

«Кочегарка» нуждалась в стихотворном фельетоне, и Евгений начал писать раешник, рифмованные прибаутки. Да и ответы на письма читателей у Шварца привычно складывались в рифмованные строки. Подписывался он псевдонимом «Щур», что в восточнославянской мифологии означает божество, охраняющее домашний очаг. Кроме того, щур – это небольшая певчая птица с яркой окраской самцов. Неизвестно, какое из этих значений оказалось Шварцу ближе, но с этим псевдонимом он печатал свои произведения весь донбасский период жизни.

Бывало, что сотрудники редакции совершали поездки по Донбассу в поисках авторов и материала. Так у Шварца возникла рубрика «Полеты по Донбассу», пользовавшаяся неизменной популярностью у читателей. Вот выдержка из газетной публикации Шварца осени 1923 года: «В прошлую субботу закончил я редакционную работу и пошел на чердак. Посмотрел – и прямо остолбенел. Сидит на полу домовой, довольно еще молодой, у отдушины поближе к свету и читает старую газету. Мы с ним разговорились и сразу подружились. Тут же идея пришла. “Хотите, говорю, в газете служить, себя не жалея? – А он говорит: – Ну да. – А я говорю – так пойдемте сюда. Вы по воздуху летать можете? Если да, – вы мне очень поможете. – А он говорит: – Могу быстро и ловко, на это у меня особая сноровка. – Сколько нужно, чтобы полетать по всему Донбассу? – А он мне: – Не более часу. Вчера привез новостей целый воз. Вот, говорит, новости на первый раз, записывай мой рассказ”».

Жили Слонимский и Шварц в редакционном общежитии, и веселость их не покидала. В письмах Николаю Чуковскому Шварц называет Слонимского Брет Гартом, который редактировал журнал в Калифорнии, а Слонимский в ответ называет Шварца Марком Твеном, напоминая, что Брет Гарт вместе с Марком Твеном издавали журнал в Южной Америке.

Ближайшее редакционное окружение Шварца в Донбассе, кроме Слонимского – это Олейников и Эстер Паперная, приехавшая в Донбасс из Харькова сначала в качестве студентки-практикантки, а летом 1923 года, после окончания Харьковского университета – насовсем. Паперная записала очень живые воспоминания об импровизациях Шварца того времени. «Он был организатором импровизированных спектаклей-миниатюр, – вспоминала Паперная о Шварце. – В эти спектакли он втягивал и меня и Олейникова: расскажет нам приблизительную тему и слегка наметит мизансцену, а каждый из нас должен сам соображать, что ему говорить на сцене. Помню, был один спектакль из времен Французской революции. Я изображала аристократическую девушку, а Шварц – старого преданного слугу. Он прибегал в испуге и дрожащим голосом говорил: “Мадемуазель, там пришли какие-то люди, они все без штанов. Это, наверное, санкюлоты!” Потом появлялся Олейников в роли санкюлота. Он совершенно не считался со стилем эпохи и говорил бездарно и абсолютно невпопад: “Богатые, денег много… Ну, нечего, нечего, собирай паяльники!” Тут не только зрители, но и артисты покатились со смеху. Шварц кричал на Олейникова, задыхаясь от смеха: “Тупица, гениальный тупица!” Потом во всех спектаклях, на какую бы тему они ни были, Олейников играл один и тот же образ – появлялся некстати и говорил одну и ту же фразу: “Богатые, денег много… Ну, нечего, нечего, собирай паяльники!” И спектакли от этого были безумно смешными».

«Олейникова и Шварца прежде всего сблизил юмор, – дополняет Николай Чуковский, – и очень разный у каждого и очень родственный. Они любили смешить и смеяться, они подмечали смешное там, где другим виделось только торжественное и величавое». Впрочем, проявлялась любовь к юмору у Олейникова и Шварца всегда по-разному. «Олейников больше помалкивал и наблюдал, – рассказывала Эстер Паперная, – а потом как куснет за слабое место в человеке, так только держись бедняга, попавший к нему на зубок! А Шварц острил много и щедро, легко, походя, и никогда не было в его шутках ранящего жала. Его остроумие, бившее фонтаном, было всегда добрым и каким-то симпатичным. И любили его все окружающие, независимо от их интеллектуального уровня. Шварц был блестяще остроумен, Олейников – ядовито умен».

Журнал «Забой», обещанный редактору «Всероссийской кочегарки», начал выходить в сентябре 1923 года тиражом 32 тысячи экземпляров. В нем были напечатаны стихи и фрагменты произведений петроградских литераторов Николая Никитина, Николая Чуковского и Михаила Зощенко, а также нескольких местных авторов (П. Трегуб, которого Шварц и Слонимский открыли в Краматорске во время поездок по Донбассу, К. Квачов и другие). Вошли в журнал также статьи о международном положении, сельском хозяйстве, местном производстве, литературе и искусстве. Последний раздел журнала был посвящен сатире и юмору. Материала хватало с избытком, так что вскоре началась подготовка второго номера журнала, в который должны были войти еще один рассказ Зощенко, «Берлинское» Николая Чуковского, стихи еще не уехавшего за границу Владислава Ходасевича.

К зиме 1923 года, когда «Забой» стал регулярно выходить и состав сотрудников полностью сложился, Слонимский вернулся в Петроград. Еще раньше туда вернулась Гаянэ. Шварц, оставшийся на Донбассе, писал Слонимскому о том, что журнал «стоит твердо» и передавал свою любовь друзьям-«серапионам». Его письмо Николаю Чуковскому, написанное в конце 1923 года, вполне передает его настроение и образ жизни того времени: «Дорогой Коля Чуковский! Получил сейчас твое письмо. Получил с опозданием, потому что ездил в Таганрог, собирать материалы для 3-го номера Забоя. Во-первых, стихотворения присылай, потому что они здесь очень нужны. Думаю, что напечатают и заплатят по установленной таксе: 25 копеек золотом за строчку. Во-вторых, напиши еще и побольше. <…> Я тоже работаю, и много. С трудом осваиваюсь с мыслью, что у меня достаточно денег. Даже шубу купил. Работаю и помимо шубы, для души.

Очаровательную поездку я сделал в Таганрог. Море очень похоже на Балтийское – раз, и разговоры по дороге и в городе великолепные – два. Когда я приехал, собрали экстренное совещание рабочих корреспондентов. Говорили о литературе, потом они