Моя Америка - Шерман Адамс

хорошо, что я покинул Юг! Во всяком случае, воздух здесь намного чище, чем на расистском Юге.

Нас погрузили в голубые машины «Скорой помощи» и повезли в сторону Вашингтона. Мы проехали сильно загруженные транспортом улицы нескольких черных гетто и прибыли в госпиталь Уолтера Рида, расположенный на холме за высокой железной оградой.

Была пятница. К врачам мы не могли попасть раньше утра понедельника. Мне удалось уговорить приятную старушку медсестру отпустить меня домой проведать семью, которую я не видел больше года. Быстро надел на себя выходную форму, упаковал маленькую сумку и вышел на магистраль ловить попутную машину.

Мне повезло — меня подсадил к себе белый солдат ВВС, служивший на базе в Сэмпсоне, где в свое время служил и я. Он был родом из небольшого местечка в Пенсильвании и сейчас направлялся домой. По дороге мы остановились выпить пива. «Как прекрасно находиться далеко от Юга и сидеть рядом с белым, не опасаясь, что тебя выбросит отсюда полицейский», — подумал я, когда мы уселись за столиком.

Мы находились в кафе уже в течение 10 минут, но нас все еще не обслужили. Я смотрел по сторонам на белых шоферов машин дальнего следования, а они в свою очередь косо посматривали на меня. Я понимал, что их внимание привлекла не моя голубая форма, а моя черная кожа. В конце концов к нам подошла официантка и сообщила, что они не обслуживают цветных.

...Белый парень молча вел машину, а я смотрел в окно. Когда мы доехали до развилки дорог, одна из которых шла на Пенсильванию, он остановился, и оба мы вышли из машины. Он сказал, что очень огорчен случившимся, и хотел дать мне десятидолларовую бумажку, но я отказался. Когда он уехал, оставив за собой облако пыли, я пошел по дороге в сторону Нью-Йорка, вновь пытаясь поймать попутную машину.

На сей раз меня взялся подвезти белый торговый агент. По дороге он завел разговор о своем сыне, служившем на авианосце где-то у берегов Тайваня, стал рассуждать о том, как правильно поступили американцы, высадившись в Корее, чтобы спасти «бедных маленьких людей».

—      Знаешь,— сказал мне торговый агент, — я никогда не имел ничего против цветных. Ведь бог создал всех нас равными — и белых и черных.

Вскоре мы подъехали к ресторану.

—      Давай, что-нибудь перекусим? — предложил он. — Я угощаю.

Помня, что произошло недавно в другом ресторане, я заколебался, но потом подумал, что, может быть, сегрегация не проникла так далеко на Север.

Мы вошли в ресторан. Там подавали много различных яств, начиная с устриц во фритюре и кончая двадцатью видами мороженого. В животе у меня бурлило, ведь я не ел с тех пор, как сошел с самолета.

Белая официантка подошла к нашему столику, протянула моему попутчику меню, а затем повернулась в мою сторону и вежливо сказала, что они не обслуживают негров.

Черт побери! Я не верил своим ушам. Ведь мы были далеко на Севере, в 170 километрах от Нью-Йорка. В мою черную голову вдалбливали, что военно-воздушные силы США находились на переднем крае защиты демократии от коммунизма, а меня в течение нескольких часов дважды отказались обслужить в двух ресторанах только потому, что цвет моей кожи был не белым.

Когда мы продолжили наш путь, мой коммерсант уже не болтал о Корее и о защите свободы. Вскоре он остановил машину на обочине дороги и сказал, что сворачивает на следующем повороте, — даже не протянул руки, не сказал ни «счастливо», ни «желаю удачи».

На последнем отрезке пути мне действительно повезло: несколько молодых парней подвезли меня до самых дверей нашего дома на Саффилд-стрит.

Была уже ночь, когда я попал в квартиру, но все сразу же проснулись, а Октавия быстренько приготовила прекрасный ужин. Я рассказал о сегрегации, которая преследовала меня по пути домой. Одесса из своих тяжелым трудом заработанных средств дала мне деньги на обратный проезд до Вашингтона, чтобы я избежал дальнейших унижений.

Я не видел своей семьи целый год, но, к сожалению, не смог долго оставаться дома. Утром в понедельник я явился в госпиталь, а через пару дней был переведен в Форест-Глен, где во время второй мировой войны правительство купило женский колледж и переделало его в санаторий для изрешеченных пулями ветеранов. Сейчас здесь искалеченные люди, воевавшие в Корее, ездили в колясках или прогуливались на костылях. Там же расположилась отоларингологическая клиника, в которой работали хорошие врачи.

Мое отделение производило тяжелое впечатление. Там лежало много парней с Юга, имевших ранения шеи или уха. Одни из них потеряли слух, другие не могли разговаривать. Некоторые лишились рук и ног и имели пулевые ранения. Их вид был ужасен!

Я подружился с несколькими черными солдатами-парашютистами, которые лечили поломанные ноги, и часто ходил с ними в город. На мне была красивая голубая форма, на них — коричневое полевое обмундирование с высоким ботинком на одной ноге и здоровенным гипсовым «пакетом» на другой.

Моим лучшим другом был черный парень из знаменитой 82-й парашютной дивизии. Мы познакомились с двумя сестрами, которые только что приехали в Вашингтон с Юга. Одна из них жила с маленьким ребенком на социальную помощь. Другая работала в привилегированном пригороде у богатых белых и приходила домой очень поздно.

Дом, где жили сестры, ничем не выделялся в черном гетто столицы. Крысы и тараканы бегали повсюду. На всех трех этажах кричали от голода маленькие дети. Я предпочитал не ходить сюда в гости.

Как-то в конце недели мы вместе с черным солдатом, который подорвался на мине в Корее и потерял ногу, отправились в город. Автобус остановился около ресторана в районе Силвер-Спрингс. Мы решили зайти в бар, чтобы перекусить.

Хотя мы оба были одеты в военную форму, белая официантка отказалась нас обслуживать. На этот раз было особенно тяжело перенести унижение, и не столько для меня, сколько для моего товарища, который потерял ногу, воюя за свою страну. Слезы покатились по его щекам. В этот момент мы находились всего лишь в пятнадцати минутах езды на трамвае от Белого дома.

Трижды я посещал логопеда и психиатра и один раз участвовал в групповой терапии для несчастных солдат, потерявших слух и дар речи в результате разрывов бомб и гранат. Мои индивидуальные встречи с психиатром ни к чему не привели. Он соглашался с тем, что расизм являлся причиной моих речевых затруднений. Я упрашивал врача посодействовать моему переводу на Север, чтобы мне не пришлось возвращаться в Техас.

—