Моя Америка - Шерман Адамс

обвинялись в том, что пытались нелегально проникнуть в прекрасную страну — Соединенные Штаты Америки, чтобы убирать хлопок на раскаленных солнцем полях за мизерную плату. Успешно перейдя границу или переправившись через Рио-Гранде, они за бесценок продавали себя американским фермерам, плантаторам и овощеводам, которым обходились дешевле, чем африканские рабы.

В тюрьме мне пришлось овладеть испанским языком, так как эти изголодавшиеся заключенные по-английски знали только два слова: «кока-кола» и «гамбургер». Все они были родом из бедных мексиканских деревень и не имели ни плугов, ни мулов, ни земли. И сейчас они стали заключенными империалистического государства, в прошлом захватившего и присвоившего половину территории их родины.

Мексиканцы очень боялись охранников мексиканского происхождения, которые гордились тем, что были американцами, и смотрели свысока на своих коричневых братьев.

За исключением завтрака, тюремная еда подходила больше свиньям. На завтрак нам давали кофе с двумя черствыми булочками. На обед — твердый как камень кукурузный хлеб с бобами и то же самое на ужин. Повар был жирным американцем мексиканского происхождения и совсем не знал английского языка. Мы прозвали его Маэстро. Как-то Маэстро дал взбучку одному заключенному, который пытался украсть кусок хлеба. Он сильно избил его на глазах у остальных, а затем приказал надеть на него наручники и бросить и одиночную камеру на хлеб и воду.

В один прекрасный день к нам для проведения инспекции тюрьмы прибыла федеральная комиссия. Пока мы находились в столовой, остальные заключенные сменили грязные простыни на новые, а Маэстро сварил вполне съедобную кашу. В туалетах навели чистоту, побрызгали дезинфицирующими средствами, положили туалетную бумагу. Когда появились инспекции, они смогли убедиться, в какой замечательной тюрьме мы живем. После отъезда комиссии тюремщики забрали назад все чистые простыни.

Через 43 дня нас наконец-то выпустили, за исключением двух солдат из Чикаго. Нас могли бы отпустить на 40 дней раньше, так как в результате лабораторного анализа следы марихуаны были обнаружены только в карманах чикагских парней. Но когда речь идет о чернокожих, жернова американской юстиции прокручиваются на самой низкой скорости. За время пребывания в тюрьме я похудел на 20 килограммов. И с того дня, когда вышел из камеры, смотреть не мог на мексиканские бобы.

Мы все-таки узнали, почему нас задержали на границе. Один мексиканский сутенер продал двум парням из Чикаго немного марихуаны, а затем решил вторично заработать на этом. Он позвонил в таможню, описал машину, в которой мы ехали, и указал ее номер. Американские власти щедро платят доносчикам, которые к тому же получают двадцать процентов от стоимости конфискованных машин после их продажи на аукционе. Таким образом, мексиканский сутенер получил крупный барыш, в то время как мы вынуждены были отсидеть в тюрьме 43 дня.

Надо откровенно сказать, что капитан Эдвардс и мой сержант вовсе не обрадовались моему возвращению на базу. Тем не менее я вновь приступил к прежним обязанностям, заполняя бланки и докладывая каждое утро начальству о результатах проделанной работы.

К нам прибыл новый парень — ирландец из Чикаго по имени Хоган. Сначала мы с ним хорошо ладили. Он также перенес за время службы много издевательств — выкапывал и закапывал совершенно ненужные ямы, бегал в непогоду по прерии. Правда, он очень сильно пил. Хорош он был до тех пор, пока не напивался, а уж потом мог наговорить все, что угодно. Однажды я случайно наступил ему на ногу и услышал шипение:

—      Смотреть надо, черная задница!

От него несло спиртным. Белые стояли молча и смотрели на Хогана и на меня. Можно было услышать писк комара.

—      Как ты меня назвал? — спросил я.

—      Ты ведь слышал, чертов ниггер!

—      Хорошо, дерьмо, — сказал я. — Пойдем поговорим!

«Разговор» происходил не больше 30 секунд. Я весил на 15 кг больше, чем Хоган, и был на пять сантиметров выше. Он решил первым наброситься на меня. Но я ударил его в живот, а затем в челюсть. Он упал на колени. Тогда я закричал ему:

— Кого ты назвал чертовым ниггером?

— Тебя, дерьмовый чертов ниггер!

Тогда я стал бить его по ребрам, но он продолжал обзывать меня чертовым ниггером. Размягченный от виски мозг не хотел скрывать его расистские взгляды.

Внезапно я осознал, что могу его убить. Убить за то, что у пьяницы, немного перебравшего, проявились ложное чувство расового превосходства. Черт с ним! Я не стал продолжать драку, а после того, как он протрезвел, протянул ему руку и попросил прощения.

После этой драки лейтенант Ли перевел Хогана в другое отделение. А я снова стал обдумывать, как мне выбраться из Техаса. Я был готов на все, кроме дезертирства. Неоднократно подавал рапорты о переводе меня в Гренландию, на Аляску, в Исландию, Лабрадор или на север Канады. Просил направить меня в Сахару или Саудовскую Аравию. Я мог бы пойти служить в иностранный легион, лишь бы уехать из южных штатов.

К тому же мое заикание становилось все хуже и хуже, а я сам — все более беспокойным и нервным.

В конце декабря 1955 года мне удалось лечь в больницу в ожидании перевода в самый большой госпиталь для военнослужащих в Вашингтоне, носивший имя Уолтера Рида. В нем работали видные специалисты по постановке речи, как гражданские, так и военные.

Знакомство с Вашингтоном

Остановившись на ночь в Вашингтоне, хотелось, конечно, осмотреть этот город. Я ужаснулся, когда увидел тысячи негров, живущих хуже, чем я когда-либо видел, и это всего в нескольких кварталах от Белого дома. Поздно вечером малолетние дети, полуголые и босые, бегали и просили милостыню. В поезде меня предупредили повара и официанты, чтобы я был осторожным, так как ограбления, убийства, поножовщина были обычным делом... всего в нескольких кварталах от Капитолия.

Из автобиографии Малкольма Икса7

Прекрасным январским утром наш самолет приземлился на военно-воздушной базе «Эндрюс», недалеко от столицы США. Как только двери самолета «С-45» открылись, холодный ветерок дунул в наши лица. Боже мой, как