Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

надписи. Сделать это в надежде высечь новые воспоминания на пластах ее звуков, увеличить область отсылок, которые содержатся в этой музыке, расширить круг нравственных вопросов, развернуть и направить пропитывающую ее скорбь в сторону происходивших рядом страданий – тех самых страданий, к которым Штраус при жизни оставался чрезмерно невосприимчив.

Михаэль Шнебель. Courtesy of Barbara Baum Levenbook.

Эмми Шнебель. Courtesy of Barbara Baum Levenbook.

Возьмем в качестве примера судьбу четы Шнебель – Михаэля и Эмми, чьи имена просто канули в Лету. Они тоже жили в Гармише, всего в километре-другом от Штрауса. Он был ученым – исследователем папирусов и специалистом по истории сельского хозяйства Древнего Египта, человеком кроткого нрава и безупречного достоинства. Она страстно любила немецкую литературу.

Утром 10 ноября 1938 года Шнебелей, как и других оставшихся в городе гармишских евреев, схватили и привели на площадь в центре, где собравшаяся толпа принялась плевать в них. Их заставили подписать заявление, в котором говорилось о намерении эмигрировать. В тот же день они уехали в Инсбрук, но их путешествие завершилось в австрийском пограничном городке Фельдкирх. Там, в гостиничном номере, получив отказ во въезде в Швейцарию, они покончили с собой, приняв сильную дозу снотворного (как и Стефан и Лотта Цвейги). В предсмертной записке супруги написали: “Мы решили, что лучше умереть на родине, чем влачить жалкое существование на чужбине”[301].

In memoriam.

Пока мой поезд скользил все дальше мимо фруктовых садов и пашен, простиравшихся до горизонта, мне снова вспоминались слова Зебальда о том, что в истории очень многое забывается из-за того, что сами места, где происходили события, не наделены памятью. Однако этой истине можно противопоставить дело жизни самого Зебальда, исполненное света. В его романах акт восстановления утраченной памяти, поиск прошлого в заброшенных, забытых, удаляющихся пейзажах, окружающих его героев, становится одновременно проявлением необъяснимой красоты и некой метафизикой искупления. И все же он понимал, что нам мало что удается спасти от забвения. Тьма почти не рассеивается. Память понемногу угасает. Ближе к концу жизни Зебальд написал цикл “микростихотворений”, напоминающих хайку; вот одно из них целиком:

Нерассказанное

навсегда останется

историей отвернувшихся

лиц[302]

Остров Сассау на озере Вальхензе, 1 мая 2019 г. Buendia22, CC BY-SA 4.0, via Wikimedia Commons.

Зебальд родился в 1944 году в южной Баварии, недалеко от Гармиш-Партенкирхена, и, когда поезд проезжал вдоль горной гряды, по другую сторону которой прячется большое, длинное альпийское озеро Вальхензе, я невольно задумался: а знал ли писатель о тайнах этого места? Как мне довелось узнать, в Вальхензе сплелись в особый замысловатый и волнующий узел пейзаж и история, искусство и память.

Гёте знал это озеро[303]. Он проезжал мимо во время своего “итальянского путешествия” и 7 сентября 1786 года сделал остановку, чтобы зарисовать часовню на южном берегу озера. Штраус подростком, во время пешего похода по тем местам, катался по Вальхензе на лодке, а позже так описывал его другу: “Красивое озеро, но [оно] навевает грусть, потому что со всех сторон окружено лесами и высокими горами”[304]. Но точнее всего глубокая притягательность этих бирюзовых вод отразилась в размышлениях Рихарда Вагнера. Летом 1865 года в Мюнхенском национальном театре – том самом, что восемьдесят лет спустя, после бомбежки, превратился в груду камней, – состоялась мировая премьера вагнеровской оперы “Тристан и Изольда” (с участием отца Штрауса – первого валторниста). А 22 августа того же года Вагнер записал в дневнике:

Вчера, проплывая на лодке по Вальхензе, я увидел нечто прекрасное. Сначала – мелководье: как ясно, как четко виделось все на дне! Вода была прозрачнее стекла: красивое белое песчаное дно, вот один камешек, вот другой, здесь растение, а там ствол дерева – все различалось очень отчетливо. А дальше внизу разверзлась глубокая пропасть: вода все темнела и темнела, прозрачность пропала, все сокрылось; но потом внезапно показалось небо, солнце, горы – все это осязаемо, ярко и четко проступило на зеркальной глади[305].

В этой вагнеровской характеристике озера Вальхензе можно увидеть на удивление точное метафорическое толкование штраусовских “Метаморфоз”. Эта неуютно-прекрасная музыка вначале притягивает наше внимание и удерживает его. Мы ясно видим музыкальные глубины, каждая тема отчетлива, однако непроницаемые внутренние смыслы партитуры остаются сокрытыми. По сути, когда мы пытаемся проникнуть в тайну этой музыки и вглядываемся в ее глубины – подобно тому, как Вагнер всматривался в воды озера, – нам, как и ему, удается различить лишь собственные отражения, качающиеся на зеркале музыки.

Наконец, если говорить о Вальхензе, его воды скрывают и один последний секрет. В ночь на 2 октября 1943 года, после авианалета на Мюнхен, один бомбардировщик – “Ланкастер” с шифровым обозначением PHG2 и экипажем из семерых человек, среди которых был двадцатилетний летчик Дерек Баттерфилд, – так и не вернулся на авиабазу Уикенби в Англии. Он был сбит ответным ударом немцев, после чего два его двигателя отказали, и самолет загорелся. Баттерфилд попытался совершить аварийное приводнение на Вальхензе, но при соприкосновении с поверхностью озера “Ланкастер” взорвался. И обломки самолета, и семеро членов экипажа, пристегнутые к креслам, быстро погрузились в темную пучину.

Предпринятые британцами в послевоенные годы попытки достать со дна Вальхензе тела “летчиков-призраков” увенчались успехом лишь частично, и, как я обнаружил, спустя восемьдесят лет весь этот эпизод с крушением военного самолета почти полностью стерся из памяти местного населения[306]. Между тем озеро остается популярным местом для любителей водного спорта. И сегодня виндсерфингисты жизнерадостно носятся по бирюзовой глади Вальхензе, а под ними, на глубине около пятнадцати метров, все еще покоятся в своей подводной могиле останки нескольких членов экипажа, и на истории их страданий – всего лишь одной из бесчисленного множества нерассказанных, неведомых трагедий войны – лежит печать почти полного забвения.

In memoriam.

За день до того, как Штраус закончил работу над “Метаморфозами”, солдаты из Третьей армии США под командованием генерала Паттона вошли в концлагерь Бухенвальд и обнаружили сотни трупов, штабелями сваленных во дворе крематория. Паттон, ошеломленный настойчивыми заверениями веймарцев, что они понятия не имели о том, что́ творилось здесь, всего в десятке километров от города, на склонах Эттерсберга, велел привезти тысячу горожан из Веймара в концлагерь и устроить им экскурсию по крематорию, показать им лагерную виселицу, с которой в тот момент еще не был снят труп последнего повешенного узника, болтавшийся в воздухе. На фотоснимках, сделанных во время этого визита веймарцев, можно увидеть мужчин в костюмах-тройках, неподвижно стоящих возле виселицы, и женщин, сжимающих в руках сумочки и старательно отводящих глаза.

Пенек,