Моя история - Джоан Лесли Мэлоун

ничего изменить, потому что мама дергала за ниточки. Поэтому я попыталась изменить свое мышление, потому что я уверена, что мое лицо отражало, насколько все это меня угнетало. Я сказала себе, что если буду настраиваться на позитивный лад и подходить к каждому дню с оптимизмом и веселым нравом, как в сериале « », то смогу справиться. Но это было бесполезно, я не была достаточно стойкой. И терпеливой тоже. Я не претендую на святость, и начала высказывать ей все, что думала, что только ухудшало ситуацию и вызывало ссоры.

Гэри спросил, почему я не могу уехать — вопрос, с которым я боролся почти каждый день. На каком-то уровне я понимал, что разочарование ее ограничениями превратилось в гнев, который она могла выплеснуть только наружу. И, как бы ни было мне плохо, мальчик из Барнехерста все еще цеплялся за мысль, что я должен быть там, чтобы помогать маме и сестре, и что, если меня не будет, все рухнет. Некому будет проводить лечение. Бизнес пойдет ко дну. А что потом? К тому же, я убеждал себя, что мама не виновата, что это следствие ее болезни, что она на самом деле не такая.

«Хорошо, — сказал он, — тогда ты должен взять на себя ответственность за то, что остаешься».

Гэри умеет стрелять стрелами, которые попадают прямо в сердце, не оставляя места для двусмысленности, и мы оба знали, что я держусь из чувства долга — корни, которые удерживали меня на месте в течение самых долгих и несчастных восемнадцати месяцев. Я никогда не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы уйти, разорвать эту привязанность. Пока не наступил день, когда мама перешла черту.

Я пришла домой около 8:30 утра, как и почти каждое утро, надела белый халат и решила начать день с хорошего настроения, без обид, сосредоточившись на клиентах. В 9:00 пришла моя клиентка — красивая модель по имени Хелен. Я весело поприветствовала ее и проводила в процедурную наверху.

Я нанесла маску на лицо, оставила ее расслабляться и вернулась на кухню, чтобы приготовить масло из апельсиновой кожуры и добавить в него еще немного масла, смешав все в белом кувшине для второго этапа массажа.

В этот момент я услышала торопливые шаги мамы, приближающиеся из прихожей. «Что ты собираешься делать со всем этим? Почему ты так много готовишь?!»

Я проигнорировала ее.

«Какая трата материалов!» — резко сказала она и толкнула кувшин по столешнице, как будто это была тарелка с отвергнутой едой.

Я бросила на нее гневный взгляд, который я удержала на несколько секунд. «Мама, не надо. Я не могу весь день так проводить...»

И тогда, по непонятной причине, как ребенок, устраивающий истерику, она начала кричать и бессвязно ругаться. Я подумала о своей клиенте Хелен — она все слышит. Я бросилась к маме. «Что ты делаешь?! Тише! Тише!» И в мгновение ока, быстрее, чем я успела щелкнуть пальцами, она замолчала. Я видела смятение в ее глазах, и она наверняка видела ужас в моих.

«Ладно», — сказала я, — «я пойду наверх, закончу процедуру».

Я схватила маленький баночку с пищевой маской из апельсиновой кожуры, оставив остатки в кувшине, и другой рукой взяла чайник с горячей водой. Я прошла мимо нее и вышла в прихожую. И тут, когда я подошла к лестнице, ВУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ

С банкой в одной руке и чайником в другой, я посмотрел на нее и на лице, где только что видел гнев, увидел печаль, может быть, с оттенком сожаления.

«Все, – спокойно сказала я. – Все кончено».

Она ничего не ответила и вернулась на кухню.

В душе я почувствовал, как что-то сломалось, разбилось навсегда.

Наверху я умылся и вернулся, чтобы закончить лечение Хелен. «Все в порядке, Джо?» — спросила она. Я улыбнулся, но, думаю, она заметила, что я был на грани слез, и мне было трудно скрыть дрожь.

Мама поднялась наверх и остановилась в дверях, но я не дала ей возможности сказать что-либо. «Уходи», — сказала я.

В тот день я доделала все остальные дела, а мама не мешала мне. В поезде домой меня одолевала грусть. «Если я останусь еще на минуту, — думала я, — это будет моя жизнь». Я также слышала в голове голос папы. Отдаленное эхо. «Все в порядке, Джо здесь — она все уладит!» Но я не могла сделать эту « » аккуратной и чистой. Это было неисправимо. Это было слишком велико. И все же, хотя я знала, что мне нужно сделать, я боролась с мыслью отпустить.

Я пролежала в позе эмбриона в постели две недели, то спала, то плакала, то постоянно размышляла. Мама и Трейси не звонили. Папа тоже, но я и не ждала. Даже если бы он знал, что произошло, он бы не стал вмешиваться. Гэри собрал осколки и дал мне возможность скорбеть, скорбеть о потере мамы, которая так и не вернулась из больницы. Та, кто бросила в меня кремом для лица, не была мамой; она была незнакомкой, созданной болезнью, злобной и вспыльчивой незнакомкой, которой раньше не существовало. Я не знаю, что именно — удар по голове или болезнь — привело ее в Модсли. Но, несмотря на то, что я осознавала, через что она прошла, изменение ее характера было не менее болезненным. И это было больно. Больно как ад.

Я не из тех, кто долго унывает, и примерно через две недели Гари решил, что с него хватит. Однажды утром он принес мне чашку чая, сел на край кровати и начал мягко пинать меня под зад. «Ладно, хватит уже, — сказал он. «Я пойду на работу, а ты встань и прими решение: ты собираешься взять себя в руки и начать все сначала, или нет? Когда я вернусь вечером, мы поужинаем, ты примешь решение, и мы все обсудим». Он встал, поцеловал меня в лоб и ушел на работу.

Девять часов спустя он вернулся домой и застал меня на кухне: я приняла душ, оделась и готовила кок-о-вин. Я предложила ему бокал белого вина и чокнулась с ним. «Ладно, — сказала я, — я отряхнулась. Я хочу все построить заново».

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

.

Крылья

 

История Джеки Пуллинджер осталась для меня источником вдохновения, и я вспомнила, как она собрала все свои вещи, оставила свою комфортную зону и приехала в Гонконг с десятью фунтами в кармане. Но несмотря на