Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

– Финочка, – спросила я – как у тебя с английским?

– Все в порядке – ответила Фина.

Не поверив, я через знакомых попросила ее учительницу позвонить мне. Оказалось – Фина уже 3 месяца к ней не ходит…

Сегодня мне позвонила Фина: «можно вечером придти работать?»

– Нет – сказала я. И вообще запретила ей приходить помогать мне. Выходит, что я одной рукой толкаю ее учиться, а другой – отнимаю время. Она стала уверять меня, что она не из-за меня не занимается, но я была непреклонна: если человек лжив, то с ним каши не сваришь…

И вот я осталась без помощи. (Помощь урывками – Люша, О. А. – мне тяжела и недостаточна). И вот я осталась без Фины, которая так хотела мне добра. И вот я отняла у нее хлеб, свет, в которых она нуждается.

22/IV 65. Очень осведомленный, всюду трущийся молодой человек сказал, что, по-видимому, начальство собирается исподволь начать реабилитацию Сталина.

Мне кажется, этого не выдержит мое сердце.

23/IV 65. Завтра моя тяжба с издательством «Советский Писатель». Состоится ли? Или снова отложат?[219]

На днях из Библиотеки Поэта внезапно получила предложение составить том: «Советская поэзия для детей». Сначала обрадовалась – работа, деньги! Потом задумалась о подводных камнях:

1) я – о Чуковском.

2) советская поэзия, а не русская… Значит переводы. Но мастерски переведены весьма немногие. Что же делать с десятками «Огнецвет», не стоящими и полушки?

3) как быть с Яковлевым, Баруздиным и прочими проходимцами, оседлавшими нужные темы.

4) Кому поручить аппарат? Самой мне всякая библиография непосильна. Володя Глоцер[220] отказался – очень мало платят.

5) Хотелось бы, конечно, заняться отбором поверх Детгиза. Соблазнительно – я бы выбрала как следует Маршака, Хармса… дала и Владимирова[221] и Введенского. Но ведь книга пойдет по рукам; уж Баруздин и Яковлев сумеют вписать себя (через Михалкова, через ЦК) – я откажусь – и будет еще одна неудача на моем счету…

Поговорю с Шурой, которая вышла из больницы.

Все мы инвалиды: я, Ваня, Шура. Туси нет, С. Я. нет. И смены нет.

Читаю Дневники. Сколько неудач, сколько тщетно истраченных сил:

Княжна Мери для Райзмана и Арнштама.

Шмидт для Арнштама.

«Анна на шее» для Райзмана.

«Былое и Думы» (для Детгиза).

большой Герцен.

«Хаджи-Мурат» (для Детгиза).

24/IV 65. В городе разговоры о беседе Твардовского с Демичевым[222]. Твардовский пошел к нему советоваться об ответе на гнусную и глупую статью Вучетича[223]. Тот ему что-то ответил на этот счет успокаивающее, а потом:

– Зачем же вы, т. Твардовский пишете в Чехословакию, что недовольны 2-м Съездом писателей РСФСР?

– Да ведь я писал друзьям, в интимных дружеских письмах!

– Что же вы – ребенок или член ЦК? Не понимаете, что письма читаются?

Ну да, как член ЦК, должен знать на зубок, что конституция, обеспечивающая тайну переписки – фиговый лист.

Фина приходит помогать. Она вернулась к англичанке. Оскар Адольфович в Гаграх, пишет роман. Раиса Давыдовна [Орлова] довольно бестолково записала мой суд – но все же дала основу, и мы вместе сделали толково: главным образом для Фриды и К. И. Фридочка называет Раису Давыдовну – мой эпигон.

Неизвестно будут ли они апеллировать.

Перечитываю урывками свои Дневники. Страшная беззащитная моя жизнь.

9/V 65. Ленинград. Вчера в своей речи Брежнев упомянул о Сталине, как о главе нашей обороны с первого дня войны.

Он и правда был главой. И весьма повысил нашу обороноспособность.

убил талантливых маршалов

убил миллионы невинных вместо шпионов, и потому шпионам было приволье.

оставил границу открытой, несмотря на предупреждение

позорно провел финскую кампанию.

Это всё до… А во время войны, думаю, тоже был на том же уровне. Война могла быть выиграна только вопреки ему.

25/V 65. Была у Юлиана Григорьевича. С ним чудеса в решете. Ему вернули почти все отобранные при обыске книги и рукописи. Пригласили на Лубянку, вручили все по описи (кроме писем Струве[224], Набокова и каких-то книг); затем полковник повел его к генералу, назвавшему себя его почитателем; генерал приказал доставить его домой на своей машине и чтоб шофер внес книги в квартиру[225]. Расспрашивали о здоровье. Вообще, судя по рассказу Ю. Г., они были жантильны, а он – резок и язвителен. Они уверяли, что к исключению из Союза, и вычеркиванью имени – непричастны, что это «другая инстанция». Весьма возможно: Поликарпов[226], ЦК.

Ю. Г. возбужден и болен – разыгрался диабет.

27/V. Переделкино. Прямоугольник памятника заслоняет вид и своей прямоугольностью противоречит пейзажу.

Звонила АА. Она завтра едет в Англию. Завтра вернусь в город и ринусь к ней.

А сейчас – легко и счастливо погружаюсь в тетради моего дневника, который почему-то лечит меня, сама не знаю почему. Скоро мне придется погрузиться в детскую литературу, отбор, переводы, статью – это надо – и надо выпутываться из большого Герцена, и вообще надо «жить», а мне бы хотелось только погружаться и погружаться в дневник, в свою любовь, в свои беды.

Читаю сейчас 56 год и все снова плачет и ликует во мне.

31/V 65, 4 ч. Вчера целый день и сегодня, читаю Дневники. Главное чувство – боль. Не бурная, не резкая, но все же боль. Радость или горе – все равно: боль. (Жизнь – это боль). Главная мысль: как хорошо, что это уже прошло. Или: неужели я это могла вынести?

По существу я уже понимаю, что надо делать. (Кое-что надо изымать – скучное, малозначительное). Но технически – не пойму никак. Диктовать? Заболею. Дать машинистке в таком виде? Наврет. Переписать самой? Нужна еще одна жизнь.

Из-за этого чтения чувствую какую-то зыбкость, призрачность всего. Потому что я одновременно в 65-м и в 42-м и в 44-м и в 56-м… (Читаю не по порядку). И голос АА по телефону – живой, теперешний – не оттуда ли?

31/V 65. Москва. Перечитываю Дневники – проваливаюсь в свою жизнь, как в полынью.

24/VI 65, Переделкино. Неделю назад пропала девочка, 13 лет, Марина Костоправкина. лучшая актриса в театральном кружке, единственное одаренное существо среди библиотечных детей.