Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

15/IV была в ЦДЛ. (Обсуждение 4-х книг о языке). Меня хвалили юбилейно, и при том очень милые мне люди: молодые лингвисты. А я поглощена была тем, что, сидя в первом ряду, не вижу никого на трибуне, и во втором; и, выходя, спотыкаюсь на ступеньках, и гляжусь в пролет между колоннами, думая, что это зеркало.

29/VII 64. Переделкино. Пиво-Воды. Приезжал меня навещать В. Корнилов. Тогда деду уже нездоровилось, но он был еще на ногах, и он его зацапал и заставил читать стихи и поэму. Я не хотела, чтобы Володя читал деду поэму – утомительно. А он настаивал. Но до конца не дослушал – устал… Тут же пришел Паперный, с женой, дочкой и собакой и начал петь свои милые, острые песенки. Когда все ушли, дед стал бранить Корнилова (а накануне хотел писать о нем для «Лит. Газеты», о книжке) и превозносить Паперного. Меня поразило это. Как предпочесть поэту, искателю истины, обуреваемому «зудом правды», напрягающему все силы ума и души, чтобы понять действительность, разобрать ее до нитки, высекающему искры поэзии из ужаса и прозы жизни, брата Хемингуэя и Солженицына – как предпочесть ему порхающего, легкого как перышко, благополучного, изящного остряка!

Он мил, остер, талантлив, но для него игрушка – то, что для Корнилова кровь и крик души.

4/Х 64. Перечитывала – в поисках одной цитаты для Герцена – Гольденвейзера «Вблизи Толстого».

Я не религиозна. (Хотя Тусенька и утверждала, что да). Философия моя – если она у меня есть – такая: надо стать звеном. Стать в строй. Человечество строит культуру. Надо быть звеном в этой цепи. Вне культуры я ничего не люблю; в культуре люблю все, даже стихию. Ненавижу фашизм, потому что он против культуры. Граница борьбы в мире сейчас проходит именно такая: фашизм и антифашизм. Другой я не знаю. Фашизм элементарен, прост. «Простота всегда реакционна», – сказал Достоевский. Искусство – подлинное – направлено против однолинейности, элементарности – мыслей, чувств. Человек будущего – Герцен, т. е. великое соединение художества и этики. В нем каждая клеточка – культура, каждая клеточка – сложность. Я не знаю, идет ли человечество к прогрессу: XIX век культурнее XX, в нем не было Гитлера и Сталина, Освенцима и Колымы. Человечеству, как предсказывали Герцен и Толстой, грозит Чингис-Хан с телеграфами – мы его уже видели, он может снова придти – и Мао и Голдуотер – это разные формы фашизма.

Работа в искусстве – высший вид антифашистской деятельности.

Что такое мещанин? Человек, не чувствующий себя звеном в культуре – т. е. готовая почва для фашизма.

18/III 65. Переделкино. С месяц назад я попросила Копелевых[213], Гнединых[214], Фридочку (еще в больнице!) перечесть письма корреспондентов Герцена. Мне очень хотелось проверить, будет ли и им светить этот огонь, как светит мне, покажется ли он и им маяком.

Да, многим. Копелевы уже дают его своим друзьям, делают выписки…

Герцен был вынут из сознания нашей интеллигенции – сначала запрещением, потом – искажением (1912). Необходимо, чтобы снова загорелась его звезда.

28/III 65. А самое главное: я сегодня поняла, что я буду делать со своими дневниками.

Работа колоссальная. Но все равно – необходимо сохранить не только выдержки о Пастернаке, АА, Цветаевой – но и ткань.

Вот так.

1/IV 65. Дедово рождение.

Читаю Дневники. Да, их надо переписать – целиком или почти целиком – надо сделать это, пока я еще вижу. Но как зарабатывать деньги, чтобы и на это хватило – на это безделие.

18/IV 65. Читаю, читаю, читаю с упоением и печалью свои дневники и с неохотой от них отрываюсь. Поняла, что надо делать с ними. Надо их переписать, почти как есть, только опуская слегка «полуумную ежедневность». Сохраняя, но не в таком объеме, с выбором.

Надо на это лет 5–7…

И иногда писать примечания – потому что, ведь, многое я не могла записывать прямо, и записывала намеком.

В городе говорят, что на заседании в Академии поставлен был вопрос об исключении Ильичева[215], который сам сделал себя академиком. Затем диалог между двумя негодяями: Юдиным и Кедриным[216]. Юдин сказал, что, мол, теперь все сводят счеты с Лысенко, у которого много заслуг – а раньше его хвалили – и прочел выдержки из холуйской статьи Кедрина, старой, где тот восхваляет Лысенко; Кедрин доказал, что этот отрывок вставлен Юдиным, который редактировал статью.

Вчера мы с Оскаром Адольфовичем[217] ездили к Юлиану Григорьевичу [Оксману].

И туда и назад на метро – и долго по прямым улицам Юго-Запада. Когда шли обратно в полутьме – кругом шныряло юношество со страшными лицами – голодными, распутными, звериными. Мы говорили о молодежи, о преступности, о гибели. «Перерезаны провода культуры – сказал Оскар Адольфович – и в темноте идет поножовщина».

А сегодня ко мне приходил юноша из Института Физ. Проблем – за стихами Олейникова. Я дала, испытывая умиление и счастье. Надо восстанавливать провода культуры – и мальчики ищут и находят зарытые клады, затопленные в крови.

Вот и Митю моего воскрешают.

19/IV 65. Неприятное известие еще только тревога, еще только отдаленный тревожный звук, но попадающий в такое больное место, что сразу перехватывает дыхание. Позвонил мне С. А. Бондарин и, между прочим, сообщил, что из какого-то журнала ему вернули заметку об Ахматовой, сказав, что вчера это было можно, а сегодня нельзя…

Что же случилось? Чем недовольно начальство?

Может быть тем, что за границей на всех языках напечатан «Реквием»? Но это давно известно…

20/IV 65. Неприятности продолжаются.

Мне пришлось отказаться от Фининой помощи[218]. Она почти каждый вечер приходила сверять цитаты в моей книжке «Былое и Думы». Мое библиографическое хозяйство в отчаянно запутанном виде. Всякая сверка и проверка для моего глаза – беда. И вот Фина взяла ее на себя. Приходила, часами проверяла выписки. Я с трудом прогоняла ее в 11 ч. вечера. Ей чем-то полюбилась эта работа – при совершенном невежестве она ведь тонкое, живое, умное, сердечное существо. И мне ее помощь была бы нужна и мила.

Полгода назад я нашла для нее англичанку, к которой Фина ходила два раза в неделю Ученье шло успешно, обе стороны были довольны. Но недавно Оскар Адольфович сказал мне, что по его наблюдениям, Фина бросила заниматься.