Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

И это печатается! А эти люди – цвет России: Мейерхольд, Табидзе.

Написать – но куда? Я еще подумаю про это. Поговорю с Фридой (больше не с кем).

Я думаю о том, в чем отличие нынешних происшествий от всех пережитых нами раньше, от ждановской диверсии 46 года[203]. Та была смесью мании с механизмом. Маньяк ткнул пальцем в двоих писателей, ничем и никак не связанных между собой и выбранных совершенно произвольно; механизм заработал: служилые люди на десятках собраний повторяли глупые слова. Азарта не было ни у них, ни у кого другого. Любящие литературу рыдали; народ безмолвствовал, как всегда; не радовался никто. Теперь другое дело. Целая группа – счастлива; она дорвалась, прорвалась, рассчиталась с противником; она изливает злобу, которая копилась с ХХ съезда. Когда Софронов называет свое выступление «Счастливый день» – он совершенно искренен. Для него, для сталинистов это в самом деле – «Счастливый день». Опять можно унижать интеллигенцию, печататься большими тиражами, затыкать рот критике, антисемитничать и доносить. Теперь осталось закрепить победу организационно, т. е. разгромить московскую организацию, как наиболее интеллигентную. Разгром ее даст им возможность властвовать без оглядки. Как справляться с тайным голосованием? Реорганизовать москвичей и запугать их – только.

Свиные рыла отвратны – но я не могу не видеть разницы и счастливой. В 46 году большинство верило галиматье, даже интеллигенция; сегодня – нет такого студента или вообще молодого интеллигента, который не возмущался бы. Равнодушна только золотая молодежь, да подонки. Остальные кипят.

Что толку в их кипении? Никакого реального толку – и даже вред: правительство раздражено и кричащая молодежь может попасть в беду. Жаль их безмерно – а все же лучше быть в беде, чем расти по-прежнему баранами.

12/V 63. Автобиография Евтушенко.

Я его всегда не любила. Стихи плохие, поведение какое-то двойственное. А сейчас я вижу, что была неправа. Поэт он маленький. А явление – большое. В автобиографии много подлинного, в самом деле современного, и есть нечто под чем могу подписаться (главная опасность – молодая поросль догматиков; поэты – духовное правительство). Политически он совершенно правоверный, ортодоксальный, и бешенство против него, по-видимому, объясняется тем, что разоблаченные им Котовы снова оказались у власти[204].

14/V 63. Переделкино. Оскорбить человека публично, даже если он стоит того – дурное дело.

Сегодня я не подала руки Кривицкому – в присутствии деда, С. С. Смирнова и П. Нилина.

Мне это тяжело, хотя Кривицкий за свою гнусность и не того достоин.

(Что он выделывал с Пастернаком, Заболоцким, со мной в «Новом Мире»! Со многими потом – в «Литературной Газете». Он с головы до ног фашист).

И все-таки мне неприятен мой поступок.

Шли мы с дедом по дороге, в полутьме. Дед веселый, какой-то особенно светлый. Трое остановили нас. Беда в моем зрении – я никого не узнала – а узнала бы во время, обошла бы, уклонилась бы, как обходила Кривицкого уже много раз. А тут – обступили деда и меня, протягивают руки. Вижу: Нилин (я поздоровалась, пожала руку), Сергей Сергеевич – тоже, и Кривицкий протянул свою – и она повисла в воздухе.

Испортила настроение К. И. – и себе. Гадко.

Перед отъездом сегодня дозвонилась Мильчину[205] (он хворает, но уже встал). Предчувствие не обмануло меня: с «Лабораторией» неладно. Ему известны 3 придирки и известно, что их гораздо больше. Предвиденная одна: зачем вставка о 37-м? Так.

Зачем ссылка на т. 70 «Литературного Наследства» (Горький в переписке с советскими писателями) и зачем на «Тарусские страницы»? Том 70 задержан, а о «Тарусских страницах» упоминать запрещено…

20/V. О «Лаборатории» вестей нет. «Читает начальство» сказал мне выздоровевший Мильчин.

24/V 63. Сегодня он у меня был. С версткой. Цензора накинулись на вставку об уничтожении редакции в 37 году.

Подчеркиванья очень интересны. Лихая пора – подчеркнуто, пустили в ход провокацию и демагогию – нельзя, повсюду правота оказалась беззащитной – нельзя. Приказано: убрать характеристику 37 года. Список погибших оставить можно и термин «оклеветаны» (дурацкий, ибо клеветали-то ведь по указке начальства).

29/V. Пиво-Воды. Звонил Мильчин – поправки, которые мною сделаны, приняты цензурой, «Лаборатория» пропущена…

2/VI. Москва. Была на Тусиной могиле.

Да, там соседнюю могилу прибирала какая-то женщина, которую я сначала не узнала. А она сразу ко мне подошла:

– Я читала вашу повесть. И я должна сказать, что вы победили ваших конкурентов – в том числе и (я ждала обычного: Солженицына) – и Ахматову.

Я быстро и вполне от души сказала ей, что она говорит вещи кощунственные и что «Софью Петровну» я вообще не считаю художественным произведением.

По-видимому, это была Таня Иванова – вдова Дубинского[206].

29/VI 63. Под несчастливой звездой, в несчастливый для нашей культуры день, начинается эта тетрадь.

И для меня лично.

Теперь я понимаю яснее, чем когда-нибудь, что под ударом не только «Софья» – под ударом «Лаборатория», которая должна выйти завтра-послезавтра.

После прочтения газеты, чувство такое, как будто я вся в синяках. Живого места нет. Странно, более всего меня ударили слова – благосклонные – о музыке, под которую хорошо отдыхается… Добрые, одобрительные слова. Ими указана мера понимания.

26/VI. Пиво-Воды. Хвалебная фраза: «Он страшно любит жизнь» мне как-то непонятна. Что это значит: любить жизнь? Какую именно жизнь? И почему это хорошо? А может быть хорошо ее ненавидеть?

Все мы инстинктивно цепляемся за свою жизнь. Но хорошо ли это? Вероятно мы были бы смелее и честнее, если бы у нас не было этого отчаянного пристрастия.

11/VII [О К. И.]. Чего не хватает этому замечательному человеку, чтобы быть великим?

Сколько у него замечательных свойств! Артистизм; талант; обожание труда; быстрый и блестящий ум; органическая доброта и органический демократизм; интерес к людям, к жизни, не только к книге.

Чего же не хватает?

«Зуда правды». «Нравственного гнезда». Обостренного чувства чести, которое всегда приводит к гражданственности.

1/VIII 63. 26 лет тому назад – канун несчастья. Шесть дней навеки сломавшие мою жизнь, погубившие Митю.