Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом

замечаниями возникали паузы, когда члены группы ждали реакции со стороны ведущей. Но она улыбалась и оставалась безмолвной.

Подали голос и другие участники.

– И, кстати говоря, как это мы должны оставаться в «здесь и сейчас», если у нас нет никакой общей истории? Мы ведь сегодня встретились впервые.

– От такого вот молчания мне всегда неловко.

– Да, мне тоже. Мы платим немалые деньги – и сидим здесь, ничего не делая и теряя время.

– А лично мне молчание нравится. Тихонько сидеть здесь со всеми вами – просто бальзам на душу.

– И мне! Я прямо в медитацию соскальзываю. Чувствую себя сфокусированным, готовым ко всему…

Участие в этом обмене репликами и размышления о нем привели меня к откровению: я понял нечто такое, что впоследствии включил в самую суть своего подхода к групповой терапии. Я только что стал свидетелем простого, но чрезвычайно важного явления: все члены группы подвергаются воздействию одного стимула (в данном случае просьбы ведущей оставаться в «здесь и сейчас») – и все реагируют очень по-разному.

Один общий стимул – и одиннадцать разных реакций! Почему? У этой загадки было только одно возможное решение: здесь присутствуют одиннадцать различных внутренних миров! И одиннадцать разных реакций могут стать королевской дорогой[22] в эти разные миры.

Далее – без помощи ведущей – каждый из нас представился и немного рассказал о том, чем занимается профессионально и почему присутствует здесь. Я отметил, что оказался единственным психиатром, – в группе был еще один психолог, а остальные представляли сферы образования или социальных наук.

Я повернулся и обратился напрямую к ведущей:

– Мне любопытны причины вашего молчания. Могли бы вы немного рассказать о том, какова ваша роль здесь?

На сей раз она кратко ответила:

– Моя роль – быть ведущей и воплощением всех чувств и фантазий, которые имеются у членов группы в отношении ведущих.

Мы продолжали встречаться следующие семь дней и начали изучать свои отношения друг с другом. Психолог в нашей группе оказался на редкость вспыльчивым человеком и часто набрасывался на меня за напыщенность и высокомерие. Через пару дней после начала группы он рассказал о своем сне, в котором его преследовал великан, – похоже, великаном был я. В конечном итоге мы с ним неплохо поработали: я – со своим дискомфортом, вызванным его гневом, а он – с чувством соперничества, которое я в нем возбуждал. Кроме того, мы немного проработали взаимное недоверие, существующее между нашими профессиями.

Поскольку я был на этой конференции единственным врачом, меня вызвали для оказания помощи, а потом и госпитализации члена другой группы, у которого развилась психотическая реакция на возникшее в группе напряжение. Это происшествие заставило меня еще острее осознать силу малой группы – силу не только исцелять, но и наносить ущерб.

Мне довелось свести близкое знакомство с Дороти Гарвуд, и годы спустя мы вчетвером – я с Мэрилин и она с мужем – чудесно провели отпуск на Мауи. Ее поведение на группе не было проявлением ее личности. Она училась в традиции, пошедшей от Клиники Тависток – большого учебно-лечебного психотерапевтического центра в Лондоне, – согласно которой ведущий остается вне группы и комментирует только групповую динамику. Три года спустя, проводя творческий отпуск в Клинике Тависток, я яснее понял обоснования ее позиции.

За три года до этих событий, в 1962 году, я уволился из армии, и наша семья из пятерых человек прибыла в Пало-Альто. Мы с Мэрилин принялись искать нам жилье. Мы могли бы приобрести дом в преподавательском городке Стэнфорда, но – так же, как и на Гавайях, – выбрали более пестрый по составу жителей район. Мы купили тридцатилетний дом (почти древность по калифорнийским стандартам) в пятнадцати минутах пути от кампуса.

В те времена экономическая ситуация была совсем иной: при наших скромных доходах покупка дома на акре земли за тридцать две тысячи долларов не представляла для нас особых трудностей. Эта цена втрое превышала мою стэнфордскую годовую зарплату; сегодня ситуация с недвижимостью в Пало-Альто изменилась настолько, что стоимость такого же дома превосходила бы годовую зарплату молодого преподавателя в тридцать-сорок раз.

Родители подарили нам семь тысяч долларов для первоначального взноса, и это был последний раз, когда я принял от них деньги. И все же, даже после того, как я завершил свое обучение и нас стало шестеро, мой отец всегда настаивал, что платить по счету в ресторане будет он. Мне нравилось, что он заботился обо мне, и я сопротивлялся только для виду.

И я передаю его щедрость по наследству, делая то же самое для моих взрослых детей (которые, в свою очередь, тоже не особенно сопротивляются). Это один из способов сделать так, чтобы тебя помнили: лицо отца часто вспоминается мне, когда я оплачиваю счета за своих детей. (Мы с Мэрилин тоже смогли дать нашим детям денег на начальные платежи за их первые дома.)

Впервые отчитываясь перед своим факультетом, я узнал, что меня назначили главным врачом большого отделения в новом Стэнфордском госпитале для ветеранов, расположенном в десяти минутах от медицинской школы, где работали исключительно сотрудники факультета. Хотя я руководил ординаторами, организовал процесс-группу для студентов-медиков (то есть группу, в которой мы изучали взаимодействие между нами), и еще у меня оставалось свободное время для посещения факультетских лекций и исследовательских симпозиумов, счастья работа в ветеранском госпитале мне не приносила.

Мне казалось, что большинство пациентов, почти все из них – ветераны Второй мировой войны, были невосприимчивы к моему подходу к терапии. Вполне возможно, их слишком привлекали вторичные блага госпиталя: бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное размещение и питание, комфортные условия проживания.

Ближе к концу первого года работы я сказал Дэвиду Хэмбургу, что в госпитале мне не хватает исследовательских возможностей для своих конкретных интересов. Когда он спросил, где именно я желал бы работать, я предложил амбулаторное отделение в Стэнфорде – средоточие учебных программ для ординаторов и место, где я мог бы организовать программу групповой терапии для обучения и исследований.

Понаблюдав за моей работой и поприсутствовав на паре моих больших обходов, Хэмбург поверил в меня достаточно, чтобы поддержать мою просьбу. Он всегда был готов помочь, и с этого момента и далее, на протяжении многих лет, у меня не было никаких административных обязанностей, зато была почти полная свобода следовать собственным клиническим, педагогическим и исследовательским интересам.

В 1963 году Мэрилин завершила работу над докторской диссертацией (ее труд носил название «Мотив суда в произведениях Франца Кафки и Альбера Камю») в программе сравнительной литературы в