Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

Ленинград

Когда я появилась в Ленинграде, то оглянулась вокруг себя и подумала: «Да, конечно, в Ленинграде я получу дополнительное образование». Я понимала, что мне его не хватает, несмотря на то, что я окончила филологический факультет. Сам город и люди этого города дадут мне его. Ведь для того, чтобы стать хорошим журналистом, нужно прежде всего быть человеком очень образованным.

Я заехала к той женщине, у которой на пятом курсе снимала комнату. Договорилась, что буду жить у нее. Одета я была не особенно хорошо, потому что в Певеке ничего не купить было из одежды. И поэтому в компании моих университетских друзей я поехала в Таллинн. Тогда все питерцы почему-то валом валили в Таллинн одеваться. Там действительно была очень красивая одежда, обувь, все, что полагается. Я накупила себе кучу тряпок, необходимое зимнее пальто, которого у меня не было. Еще там что-то. Старое все я оставила в Певеке.

Деньги как-то совсем быстро стали испаряться. Тут я вспомнила слова подруги, Стэллы Скляренко, которая работала в Певеке в сберкассе:

– Почему ты не заводишь сберегательную книжку?

– А зачем ее заводить?

– А ты понимаешь, что ты единственный человек в Певеке, у которого нет сберкнижки?

Я никогда не думала: что я покупаю, что мне можно купить – чего нельзя купить. Я приехала на Север не зарабатывать, а набраться ума-разума и попытаться стать нормальным журналистом.

Хотя все знали, что я с небольшими деньгами уехала из Певека, я ни к кому за помощью не обращалась. Одному только человеку я потом рассказала о своих трудностях, но и то после того, как я решила, как выйти из положения.

В Ленинграде на углу улицы Бродского, где Филармония, я нашла чудный магазин. Там продавали концентраты: кисель, завернутый в бумажку, гороховый суп, кашу гречневую. Причем стоило это копейки. И я ходила туда поесть, потому что это было дешево и сытно.

Потом, когда мне надо было платить за комнату, я стала с хозяйкой рассчитываться своими красивыми кофточками, юбками. Когда стало совсем плохо, я продала все свои вещи, которые купила в Таллинне. И все это потому, что никак было не устроиться на работу. А мне нужна была работа такая, чтобы я понимала, что там я получу что-то интересное…

Из «Правды» – в «Искры»

Не так просто было в Ленинграде устроиться на работу. Для журналиста это была целая эпопея. Это сейчас много компаний. А тогда – 1961 год. Самое партийное время. И без «мохнатой лапы» в нормальную газету не устроиться.

Почему-то я считала, что «Ленинградская правда» – газета всех ленинградцев. Как «Советская Чукотка», которая была газетой всех, кто жил на Чукотке.

Я пришла в «Ленинградскую правду». Меня записала на прием секретарь, даже толком не спросив, кто я.

Фамилия главного редактора была Куртынин[4], имени-отчества не помню. В определенный день (через три дня, по-моему) к определенному часу я прихожу на третий этаж Дома прессы[5], где помещались все газеты.

Меня впускают в кабинет Куртынина. Сидит полноватый мужчина, уже немолодой, который говорит:

– Что вам надо?

Я говорю:

– Здравствуйте.

Он молчит.

Я говорю:

– Вот, я пришла. Можно я сяду?

Он молчит. Тогда я сажусь, думаю: «Ну, как иначе?»

Мне надо достать все бумажки. Я достала свои лучшие статьи из «Советской Чукотки». Положила поверх его бумаг, говорю:

– Вот я… – и пытаюсь начать рассказывать, где я работала.

Он говорит:

– Уберите свою газетенку какую-то.

И как смахнет мои вырезки – все полетело на пол.

Я спрашиваю:

– Можно я буду работать у вас, внештатно хотя бы?

– Закройте дверь с той стороны.

Я растерялась. Мне пришлось встать, нагнуться и собирать с пола мои статьи. А он что-то кричал в таком же духе:

– Ходят тут всякие!

Я вышла оттуда потрясенная совершенно. Человек, возглавляющий главную газету в городе, даже если ему ненавистно мое лицо, мог бы проявить хотя бы какую-то вежливость. Закрывая дверь, я все-таки обернулась и сказала:

– Вы очень плохо воспитаны!

И хлопнула этой самой дверью.

Я ушла. А дальше, когда я уже работала в «Ленинских искрах», то, встречая его в Доме прессы, я всегда пристально смотрела на него. Он не сразу соображал, что это я, потом узнавал и опускал глаза. Но я никогда не здоровалась с ним… Но это все будет потом, а тогда моей главной заботой было найти хоть какую-то работу в Ленинграде.

У меня еще какие-то деньги оставались, и вечером мы с моими однокашниками по университету договорились встретиться в кафе «Север», где были очень аппетитные блинчики. Я им рассказала про мою беду, про то, как меня занесло в «Ленинградскую правду». Они долго смеялись и сказали:

– Ты вроде на Чукотке отработала какое-то время, вроде понимающий человек, и чего тебя туда занесло? В «Ленинградскую-то правду» просто так не ходят, туда кто-нибудь рекомендовать должен. Нашла к кому ходить – к Куртынину!

Я начала приходить в себя и понимать, что это не то, что было в Певеке. Это вам не Чукотка! На Чукотке за меня все было продумано. Университет подумал о моем распределении. На Чукотке теплая комната была мне предоставлена. Барак хоть и лагерный, но там было уютно жить. Транспорт мне тоже доставали. На многие вопросы, если что-то надо было, отвечал и помогал и райком партии. Действительно, заботились все. Рубин помогал, помогали друзья. Чего только не делали друг для друга, начиная от добывания картошки и кончая более глобальными вещами. И зарплата была большая. А здесь, в Ленинграде, когда я начала устраиваться на работу, одни шишки и булыжники посыпались на мою голову. Я даже пришла в полное отчаяние: не жить мне в этом городе. Но решила не сдаваться. Потому что город был такой красоты, это такая мечта неразгаданная до сих пор, что я прошла бы через ад, но не уступила своего места в Ленинграде.

Поначалу я как-то спасовала, съежилась. И вдруг Костя Беляков говорит:

– Слушай, ты ведь знаешь мою двоюродную сестру, Аллу Белякову[6]?

Я говорю:

– Да, я ее помню.

Алла была секретарем университетской комсомольской организации и однажды вытащила меня из беды, когда я написала письмо, карикатурно обрисовав некоторых своих коллег. Это письмо взяли и переслали, как донос на меня, в комитет комсомола. А Алла пришла туда и сказала:

– Читать чужие письма дурно и не по закону. И больше таких вещей не делайте.

Потом взяла это письмо, отдала мне в руки. И сказала:

– Бэлла