Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

мы увезли с собой. Сначала уехала я, потом уехали они с женой. И мы стали встречаться постоянно. Никакой тени сомнения. Я с его женой была в очень хороших отношениях. Все это было такое чистое и светлое. Мне было не оторваться от этих людей. Мы все время гостевали друг у друга в Москве и в Питере. Но это было потом.

А незадолго до моего отъезда раздается телефонный звонок. Звонит Богдан.

– Приходи срочно.

Я пришла, там сидит вся наша компания. Причем геологи – отдельно, южаковцы – отдельно. И мой друг-райкомовец. Он говорит:

– Я подал заявление об уходе из райкома. И попросил перевести меня учеником слесаря работать на автобазе. Ну, надоело мне это все здесь, я и не хотел особенно.

Как зав. идеологическим отделом он нам очень много помогал. Мы тогда ему задали только один вопрос:

– Скажи, пожалуйста, а как Архипов отнесся к этому?

Он ответил:

– А папа Коля (так он называл первого секретаря) все понял и разрешил.

Я задаю вопрос:

– Как вас угораздило в райком-то попасть?

Он говорит:

– Да я работал в прокуратуре, а потом меня уговорили. Ну, а потом вот попросился – отпустили.

Забегая вперед, скажу, что в Москве Маршал придет в очень серьезное, солидное учреждение – Прокуратуру СССР. И там его спросят:

– А как это – принят на работу зав. идеологическим отделом райкома партии, а дальше – ученик какого-то там слесаря. Что произошло? Что вы такое натворили, что вас перевели?

Он попытается сказать, что просто попросил, и его отпустили. Но ему не поверят. Тогда он придет в другую организацию. Там его примут без разговоров. И он станет большим публичным человеком. Тут и в Прокуратуру придет с Чукотки на Маршала хорошая характеристика. И они его будут звать к себе. Но он уже не пойдет.

Маршал стал человеком, который мог сделать все. Вот открылась знаменитая выставка в Москве, «Москва – Париж»[3]. Боже мой, сколько ждали мы, русские, этот авангард смешанный, который показали нам наконец! На эту выставку можно было попасть только по билету особенному. И стояли такие дикие очереди. Я позвонила своему райкомовскому другу:

– Я хочу на выставку, но чтобы не в очереди стоять, а чтобы я могла пробыть там столько сеансов, сколько мне захочется. Потому что авангард я люблю.

И он достал мне билет на неделю. И сам со мной ходил. Хотя не поклонник этого искусства. Но сам со мной ходил.

Мы не могли долгое время быть друг без друга. То мы ехали в Москву к ним, то они ехали к нам в Питер. Что происходило при этом? Да ничего особенного. Мы встречались и у них, и у нас в семье. Я вышла замуж. Мы садились на кухне, чтобы никто нас не тревожил. Он говорил:

– Ну, начинай рассказывать ровно с того момента, когда мы с тобой расстались в последний раз. Что у тебя происходило? Все рассказывай.

Я ему все докладывала. Дальше он рассказывал, что у него происходило. Я никогда не просила его, даже в самые трагические моменты (а в моей журналистской жизни было много таких историй), вмешиваться. Он бы мог вмешаться и решить как надо. Я считала, что это нарушит наши удивительно теплые и хорошие отношения. Они были. И это была самой какой-то удивительной чистоты влюбленность.

Однажды, на его юбилее, мы сидели на кухне вдвоем поздно, разговаривали. И вдруг он мне говорит:

– Как же я тебя люблю. Как же я тебя люблю.

Я думаю: я ослышалась или нет? И говорю:

– Повтори!

Он говорит:

– Дурочка ты, дурочка.

Повторил.

И тогда я выложила ему все про алые паруса. Кажется, это банальная история, сколько этих алых парусов у каждого поколения. Но это так и было. И рассказала, как я в него влюбилась в райкоме. Просто в первый день пребывания в Певеке. Это ничего не изменило в наших отношениях, мы по-прежнему были друзьями, пока все существовало на Земле.

25 сентября 1961 года

Из письма Олега Куваева:

«У-у-у! А-а-а! Р-р-р! Ох! Бьют тамтамы, играют зурна и балалайка – Куваев пляшет Великий Танец Победителя. Сегодня день освобождения. Сегодня в три часа дня я поставил последнюю подпись на обходном листе. Увольнение – в порядке, командировка – в порядке, карты – списаны, печать – списана, отчеты – закончены… Слушай, ты уж там больше не засиживайся, дуй после 25 сразу в Москву… К 25 я в Москве при всех вариантах буду».

Олег ждал меня, очень ждал 25 сентября 1961 года. Но я не пришла, не приехала и не позвонила…

Я прилетела в Москву 25 сентября 1961 года и, как потом выяснилось, навсегда покинула тогда Чукотку. Я специально заплатила за полгода отпуска за квартиру, потому что все-таки оставляла маленький шанс, что вернусь в Певек. И оставила там номер телефона Олега. В нескольких письмах он просил меня, чтобы я дала ему знать, когда прилечу. Он будет меня встречать, если я дам телеграмму, в аэропорту. Или, если я возьму такси, он меня встретит возле своего дома.

Я остановилась у Центрального телеграфа. Потому что там я договорилась встретиться в этот же день с Олегом… Но к Олегу я не поехала. Хотя кошки скребли так по сердцу, что дальше некуда. И все вот на этом кончилось. Потом он приезжал ко мне в Ленинград в 1964 году. И после этого даже немножко мы переписывались. Но это уже было все по-другому.

Я и за Сережку Гулина не вышла сначала замуж, ничего не получилось. Хотя началось какое-то притяжение. Потому что был человек, в которого я без памяти влюбилась. Очень интересный, красивый и обаятельный. И до конца жизни мы сохранили очень высокого уровня отношения в человеческом плане. Он очень любил свою семью, но и я для него была очень родным человеком. По-своему. Но я понимала, что семья – это святое дело, потому что его жена была моей подругой. Все сложно переплеталось.

С Сережей Гулиным мы попробовали вместе жить, но съемная квартира оказалась никудышная. В ванную лишний раз зайти нельзя. Это ужас был после Чукотки, где тебя обеспечивало всем государство. Вот пусть барак, но он твой. Твоя комната, и ты в ней хозяин. Делаешь все так, как хочешь.

Я порушила все. Вернуться обратно на Чукотку мне было неловко. Я как бы ухарски осталась в Ленинграде.

Часть вторая