Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова

мне, что с женой разошелся, но не успел оформить развод, что эта вторая его жена на два года старше меня, что она непонятно почему вышла за него замуж, наверное, потому, что это сделать посоветовала ей одна из ее подруг, а он в это время был одинок. «Ну а потом, поскольку любви не было, она стала стесняться моего возраста, разницы в возрасте между нами, отказывалась ехать со мной в санаторий или домой к ее родителям и часто называла меня ласково и шутя: “старенький-трухлявенький”. Я самолюбив, и, если меня обидят, я не остановлюсь ни перед чем, и что бы там ни было, уйду – не вернусь уже никогда», – сказал он. Я эти его слова взяла на заметку, решила, что в спорах или поступках нельзя переступать границу.

Он часто читал мне стихи, которые ему импонировали:

Была любовь. Была сомнений смута.

Надежды были. Молодость была.

Да, молодость была, но почему-то

Она большого счастья не дала.

Она ушла. Но слезы не прольются.

Ушла. Иди. И не зови, трубя.

Нет, не хочу я в молодость вернуться,

Вернуться к дням, где не было тебя.

Глядя на наши развивающиеся отношения, Николай Иванович молча улыбался. Он был очень деликатный, никогда сам не вступал в разговор, глубоко уважая Федора Григорьевича, дорожил его дружбой. А Федор Григорьевич говорил: «Коля, мы с тобой давно ездим вместе в Ессентуки, а ты помнишь хоть раз, были у меня подобные встречи с кем-нибудь из женщин?» «Нет, не помню такого», – улыбаясь, ответил Николай Иванович. Николай Иванович был высокого роста, красивый и очень напоминал артиста Юрия Яковлева.

Дни отдыха в санатории летели быстро, срок пребывания близился к концу и, наконец, настал день – 24 августа, когда Федор Григорьевич поехал провожать меня на вокзал, на поезд домой, в Горловку. Сам он оставался еще на несколько дней в санатории. Расставаясь, он сказал, что хорошо бы мне приехать в Ленинград учиться в ординатуре. Для этого мне надо как можно быстрее собрать все необходимые документы до 1 октября, а поскольку еще летнее время, то хорошо бы мне на работе выпросить еще 2 недельки отпуска за свой счет, и мы могли бы съездить к морю, в Евпаторию. Такая перспектива меня окрыляла, и я уехала с надеждой вскоре встретиться с ним.

* * *

На вокзале в Евпатории меня встречал Федор Григорьевич с букетом алых роз. «Я уже успел соскучиться», – сказал он, улыбаясь, и его улыбка осветила все вокруг.

Евпатория! Уютный курортный городок с прекрасной прогулочной набережной и мягким песочным пляжем. Море теплое, ласковое, манило к себе, и я, зачарованная, могла подолгу смотреть, как катятся темно-голубые волны с белой пеной на гребешках и, ударяясь о берег, утрачивают свою силу, откатываются и гаснут в следующей набегающей волне.

Федор Григорьевич меня устроил в клубе военного санатория, а сам жил в маленьком домике, который снимал ежегодно, много лет, на берегу моря. На втором этаже клуба, в коридоре, стояло старое пианино, и я немного, как только выпадало время, играла на нем все, что запомнила во время учебы.

Федор Григорьевич после лечения в Ессентуках постоянно приезжал в Евпаторию отдохнуть у моря, но и здесь он принимал грязи и минеральные ванны для своего позвоночника. Еще во время Финской войны, оперируя в землянках по много часов, Федор Григорьевич простудился. Тогда лечиться не было возможности, так как вскоре началась Великая Отечественная война, и он все 900 дней блокады в Ленинграде оперировал в госпитале, спасая раненых.

Постепенно у него появились боли по всему позвоночнику, появилось скованность в движениях при поворотах и сгибаниях туловища. Образовался анкилозирующий спондилоартроз. Он не мог согнуться, чтобы завязать шнурки туфель. Многие пожилые люди после перенесенной болезни Бехтерева ходят согнувшись, без возможности посмотреть вверх.

Федор Григорьевич, чтобы не остаться скованным в полусогнутом положении, старался ходить прямо, соединяя лопатки, превозмогая боль. Так и окостенел у него позвоночник, хоть и малоподвижный, но прямой.

Он никогда не сдавался, всегда боролся с нападающими на него болезнями. Вначале каждый год ездил лечиться в Саки на грязи – лучшие чудодейственные мировые сакские грязи. Ему становилось лучше, и он затем уже ездил в Евпаторию, чтобы купаться в море.

В Евпаторию его приглашал хороший знакомый, начальник военного санатория, Людвиг Осипович Померанский, и Федор Григорьевич мог совмещать лечение с морским купанием. Купался он до 12 часов дня, а позже принимал грязи, ванны и другие специальные процедуры.

Но для неуемного характера Федора Григорьевича принимать процедуры и купаться в море было бы скучно и недостаточно. Он всегда искал, чем бы ему еще заняться. Конечно, он любил путешествовать, и поэтому придумывал, куда поехать и что мне показать.

* * *

Помню, у нас была чудесная морская прогулка на теплоходе из Евпатории в Севастополь. Мы устроились на палубе в укромном месте. Дул слабый теплый ветерок, волны покачивали наш теплоход, доносились морские брызги. Меня потянуло ко сну. Федор Григорьевич прикрыл меня своим пиджаком и стал напевать колыбельную и разные другие народные песни.

Было так хорошо, тепло, уютно, что я вдруг впервые почувствовала, что этот человек стал для меня самым дорогим. Он заменил мне отца, мать, брата, сестру, друзей – всех близких мне людей сразу. Это зародившееся тогда чувство сохранилось на всю жизнь, и я настолько сроднилась душой с ним, что меньше стала уделять внимание маме и сыну, а близких друзей у меня после того не стало. Он стал мне самым близким, родным другом. В Севастополе мы осмотрели город и панораму Севастополя времен Русско-турецкой войны 1853 года, а потом таким же путем отплыли обратно в Евпаторию.

Военный санаторий в Евпатории в основном был организован для больных с заболеваниями костей и суставов, для больных с костным туберкулезом. Людвиг Осипович показал нам все отделения санатория, и мы видели, с каким усердием работали там врачи, медсестры и санитары, выхаживали больных, ставя их на ноги и выписывая их из санатория в удовлетворительном состоянии. Лечение там длилось до 6 месяцев и даже до года, с повторным контрольным поступлением через какое-то время. В основном там лечились молодые люди, чаще – школьники. Они не только лечились, но и учились, проходили всю школьную программу по своим классам.

Чувство во мне разгоралось с большой силой. Ничего подобного я никогда не испытывала. Я была уже не восемнадцатилетней девчонкой, чтобы так страстно влюбиться. Мне тогда было 28 лет. Это была не обычная страсть,