Александр Александрович Максимов - Василий Николаевич Манских

прекрасный результат: кастрированное животное, лишенное «клеток-мишеней», оказалось способным вырабатывать «антитела против антител», и его сыворотка, добавленная к сперматотоксической сыворотке, защищает сперматозоиды от иммобилизации (они двигались, будто никаких вредных воздействий на них оказано не было). Значит, антитела – никакие не боковые цепи клеток-мишеней!

Разумеется, у Мечникова имеется и достаточное число сомнительных экспериментов, но эти два примера и сегодня устояли бы перед критикой самого придирчивого оппонента, чего нельзя сказать о работах Максимова, которые считаются экспериментальными (исключая разве что публикации, доказывающие возможность происхождения клеток гранулем при туберкулезе из лейкоцитов крови).

Мог ли Максимов, опираясь на методические достижения своего времени, выполнить полноценные эксперименты, доказывающие монофилетическую (унитарную) теорию кроветворения? Строго говоря – нет. Тут надо заметить, что, вопреки распространенному убеждению, Дж. Тилл и Э. Маккалох, получив колонии кроветворных клеток, общность происхождения лимфоцитов и гранулоцитов тоже еще отнюдь не доказали! Дело в том, что смешанных лимфоидно-миелоидных колоний в облученной селезенке при введении костного мозга просто не возникает, и единый предшественник был доказан значительно позднее, с использованием очень остроумных экспериментов с хромосомными маркерами, когда одни и те же наборы аберраций обнаруживались в тимусе и в миелоидной ткани [138, 198].

Ожидать от Максимова изобретения всех необходимых для этого технических приемов – все равно что требовать от Ньютона создания общей теории относительности. Но вот опередить время и получить кроветворные колонии Максимов, как нам кажется, все-таки мог. Только этому мешал склад ума, лишенного способности «тривиализовать», упрощать проблему, а наоборот, загромождающий ее обилием подмеченных второстепенных деталей[66]. Например, он мог бы посеять не кусочки, а очень разведенную суспензию клеток в полужидкую питательную среду (в ту же плазму с экстрактом костного мозга, а в дальнейшем подобрать и более подходящий вариант) и далее проследить под микроскопом судьбу нескольких десятков специально отмеченных лимфоцитов и клеток-гемоцитобластов, не в смысле их «превращения», а то, каких именно потомков будут давать они при делении и дифференцировке. Конечно, при этом он получил бы неприятный для него (но вообще-то верный) результат, что такие клетки дают либо лимфоидных, либо миелоидных потомков, напасть на общую предшественницу кроветворения ему, конечно, не удалось бы (их частота в кроветворных органах – порядка 1 на 100 000 ядросодержащих клеток [131]). Но от этих наблюдений один шаг до получения колоний кроветворных клеток в культуре, а это уже техника, позволяющая анализировать на чашках Петри потенции миллионов посеянных клеток (из которых лишь несколько десятков дадут колонии). Таким образом, открытие Тилла и Маккалоха могло случиться десятилетиями раньше! Но вместо такого рода исследований Максимов занялся описанием стадий образования аргирофильных и коллагеновых волокон в культурах фибробластов. Для предположенной здесь работы надо быть гением, а Максимов таковым не был.

Иногда Максимову приписывают те или иные популярные сегодня идеи, якобы содержащиеся в его работах, например, о роли ангиогенеза в регенерации [33] или о стволовых нишах [160]. Но на самом деле это лишь общие места, которые можно при желании найти даже у рядового исследователя того времени, если приписать этим случайно брошенным словам то значение, которым они обогатились при дальнейшем развитии науки и о котором сам автор, очевидно, даже не подозревал.

В отношении же описательной гистологии работы Максимова вполне заслуженно пользовались репутацией классических сочинений, когда речь шла о клеточной динамике воспалительных процессов и кроветворении у различных позвоночных животных. Можно смело назвать их исчерпывающими на том уровне микроскопической техники, который существовал во времена Максимова[67]. И не зря эти работы активно цитировались вплоть до 1970-х годов, когда появление совершенно новых морфологических методов – гисто-энзимологии и лектиновой гистохимии, иммуногистохимии и электронной микроскопии – лишили работы Максимова классической законченности, обнаружив как их естественную неполноту, так и множество содержавшихся в них несущественных и ненужных подробностей. Это обилие подробностей, попытка дать максимально полный словесный портрет гистологическим ландшафтам сегодня играет скорее против Максимова. У современного исследователя просто нет времени на чтение его гигантских текстов, которые сегодня потребовалось бы сократить в десятки раз. Именно неизбирательность в описании увиденного на гистологических препаратах делает эти работы малополезными для исследователя нашего времени, и сегодня они практически исчезли из списков цитированной литературы. Характерно, что, в отличие от многих выдающихся западных современников и даже российских коллег (В. А. Беца, Н. К. Кульчицкого, А. С. Догеля, Н. Н. Аничкова, Н. М. Якубовича, В. М. Бехтерева), именем Максимова не названы ни одна структура, клетка, процесс или феномен.

Иное дело – рисунки Максимова, равных которым нет в гистологической литературе. В предисловии к настоящей книге уже были процитированы два отзыва, появившиеся в разные эпохи, авторы которых дают превосходную оценку этим иллюстрациям. Подобных отзывов можно было бы собрать не один десяток. И, в отличие от описаний, в случае подробных, почти гиперреалистических иллюстраций эта детальность оказывается очень большим плюсом, даже при наличии современных цветных фотографий похожих структур. Ведь рисунок – это уже обработанная сознанием реальность, а значит, в нем чуть смещены некоторые акценты. И это смещение помогает расшифровке изображения, в сравнении с первичным материалом фотографии, еще и, как правило, загрубленным недостаточным разрешением или искажением цветопередачи.

И именно поэтому рисунки Максимова, такие как изображение митохондрий в клетках кишечника крысы (рис. 28 из текста первого тома «Основ гистологии» {56}), накопивших краску клеток подкожной соединительной ткани (рис. 3 таблицы 1 оттуда же) мезотелия (рис. 7 из второго тома «Основ гистологии»), схемы строения желез (рис. 31 оттуда же) изображение поперечных срезов зародыша морской свинки с целью демонстрации мезенхимы (рис. 36 оттуда же), зародыша акулы для демонстрации зародышевых листков (рис. 35 оттуда же), образования первичных кровяных клеток (рис. 40 оттуда же), схема кроветворения (таблица 2 оттуда же), жировых клеток в рыхлой соединительной ткани (рис. 65 там же) и плазмоцитов (рис. 15 в работе {83}), ранних этапов эмбрионального кроветворения в зародышевом мешке и в печени (рис. 2 и 4 таблицы XVIII и рис. 14 таблицы XIX из работы {41}), воспалительных изменений в соединительной ткани (рис. 1 и 3 таблицы IV из {22}), митохондрий в фибробластах в культуре in vitro (рис. 7 таблицы IX {57}) и другие многократно использовались и все еще приводятся в обзорных работах, руководствах и учебниках по гистологии, эмбриологии и патологии [4, 5, 13, 23, 36, 38, 63, 103, 104, 133].

Абсолютными «хитами» в этом отношении являются рис. 2 таблицы XVIII {41} и рис. 36 (из второго тома «Основ гистологии»), прежде всего благодаря присутствию в большинстве отечественных учебников гистологии вплоть до наших дней. И, как кажется, благодаря высочайшему качеству рисунков Максимова расширение этой традиции принесет гистологии только пользу.