Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

тех, кто «обожжен соблазнами большевизма»[165]. Вообще белая и либеральная печать не жалела красочных эпитетов для эсеров: их обзывали «политическими гермафродитами», «выкидышами русской революции», «мыльными пузырями», «партией обезьяньего народа бандерлогов» (помните «Маугли» Киплинга?). Данная белогвардейской прессой характеристика союза эсеров с большевиками как «политического самоубийства» эсеров оказалась пророческой…

Презрительное отношение белых и поддерживавших их партий к «соглашателям» из среды эсеров и меньшевиков красноречиво выражено в приказе командующего Омским военным округом от 10 мая 1919 года, в котором говорилось: «Человек, который как тросточка гнется то вправо, то влево, то против большевиков, то за них – это дрянь еще большая, чем большевик»[166].

Парадоксально, но такое же отношение к ним преобладало и среди самих большевиков. В статьях и речах В.И. Ленина можно найти массу убийственно саркастических высказываний по поводу «жалких соглашателей». Например, такое: «Этих мещанских Нарциссов – меньшевиков, эсеров, беспартийных – настоящая деловая буржуазия сотнями одурачивала и прогоняла во всех революциях десятки раз во всех странах. Это доказано историей. Это проверено фактами. Нарциссы будут болтать. Милюковы и белогвардейщина будут дело делать»[167]. В свою очередь, известный советский полководец М.В. Фрунзе писал: «…Кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить точно так же, как на это были способны мы»[168] («махровыми черносотенцами» большевики стереотипно называли белых, противопоставляя их демократам).

Другая часть эсеров выдвинула лозунг: «Ни Ленин, ни Колчак!», в соответствии с которым надлежало на территории, занятой белыми, бороться против белых, а на занятой красными – против красных (почти по принципу батьки Ангела из памятного художественного фильма «Адъютант его превосходительства»: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!»). Разумеется, ничего хорошего от такого распыления сил и позиции «между молотом и наковальней» демократические силы получить не могли и не получили.

С противоположной стороны, «справа», поначалу отказался признать власть Колчака поддерживаемый японцами забайкальский казачий атаман Г.М. Семенов. Конфликт вылился в приказ Колчака об аресте Семенова и учреждение комиссии по расследованию его деятельности[169], но арестовать его не удалось, ибо за ним стояли японские дивизии (при этом японцы были настолько лицемерны, что объясняли это своей заботой о «сохранении мира», а явные факты своего покровительства атаману назвали «провокационными слухами»). Но, не дав в обиду своего ставленника, японцы все же повели себя дипломатично и заставили Семенова подчиниться Колчаку. В урегулировании конфликта принял участие глава французской военной миссии генерал М. Жанен. В свое оправдание Семенов заявил, будто был «неправильно информирован» о событиях 18 ноября в Омске и о программе Верховного правителя, и официально признал его власть. После этого приказ А.В. Колчака о его аресте, изданный 1 декабря 1918 года, 25 мая 1919-го был официально отменен.

В ответ на это Семенов верноподданно телеграфировал адмиралу: «Получив сегодня, 27 мая, по телеграфу приказ № 176 (снимавший с Семенова обвинения. – В. Х.), счастлив донести Вашему Высокопревосходительству, что Ваше справедливое решение ликвидировало последние шероховатости общегосударственной работы по воссозданию великой, единой и неделимой России. Всецело и безусловно признавая и подчиняясь Российскому правительству, возглавляемому Вами как Верховным Правителем, доношу, что я и вверенные мне войска с прежним пылом горячей и беззаветной любви к Родине будем продолжать свое бескорыстное служение ей под руководством и начальствованием нашего Верховного Главнокомандующего»[170].

Остальные казачьи атаманы с самого начала признали его власть. Другое дело, что в условиях огромной протяженности территории и только формировавшегося еще аппарата власти реальный контроль над окраинами был затруднен, что позволяло наиболее беззастенчивым из атаманов (таким, как тот же Семенов, Б.В. Анненков, И.П. Калмыков) творить произвол (характерный штрих: на двери купе своего штабного вагона Семенов повесил выразительную табличку: «Без доклада не входить, не то выпорю»). Между тем, войска Семенова, довольно значительные по своей численности, так и не прислали на фронт ни одного полка. Семенов мотивировал это «нехваткой средств» и отвлечением сил на борьбу с красными партизанами в тылу. Колчак учредил следственную комиссию по расследованию многочисленных жалоб на противозаконные действия Семенова, но ее работа так ничем и не закончилась. «Атаманщина» оставалась серьезной язвой в организме сибирского белогвардейского режима. Сам Колчак в конфиденциальной беседе с американским дипломатом Гаррисом в марте 1919 года признавал, что «его правительство не может контролировать положения на Дальнем Востоке»[171].

Телеграмма генерала от инфантерии Н.Н. Юденича о признании верховной власти адмирала А.В. Колчака

7 июня 1919

[ГА РФ. Ф. Р-341. Оп. 1. Д. 79. Л. 78]

Однако в целом налицо был факт укрепления власти после переворота. Прекратились бесконечные междоусобицы не подчинявшихся друг другу правительств и «областных дум», умерились партийные распри, была выстроена единая «вертикаль» управления сверху донизу, воспрянула духом армия.

Большой интерес в этом отношении представляет свидетельство враждебной стороны. Один из видных большевистских деятелей, председатель Сибирского ревкома И.Н. Смирнов в период колчаковской диктатуры доносил В.И. Ленину: «В Сибири контрреволюция сложилась в правильно организованное государство с большой армией и мощным разветвленным госаппаратом (выделено мной. – В. Х.)»[172]. Даже делая скидку на субъективность этого отдельно взятого мнения, нельзя не заметить, что оно во многом ломает стереотипы о «внутренней гнилости» государственного организма белых и о «политической бездарности» Колчака, и уж совсем ложные параллели между бессильным Временным правительством Керенского и белогвардейской диктатурой.

Телеграмма заместителя председателя Временного правительства Северной области П.Ю. Зубкова Верховному правителю адмиралу А.В. Колчаку о признании его правительства всероссийским

30 апреля 1919

[ГА РФ. Ф. Р-16. Оп. 1. Д. 19. Л. 211]

Несомненно одно: переворот 18 ноября был объективно подготовлен всем ходом предшествующих событий. Как бы подводя черту под ними, солидная уфимская (впоследствии переехавшая в Екатеринбург) газета «Отечественные ведомости» писала в первые дни после произошедшего: «Внутренняя логика вещей… с фатальной неизбежностью вела нас к диктатуре»[173].

Для многих сами собой напрашивались исторические аналогии. Так, иркутская кадетская газета «Свободный край» напоминала: «История дает нам немало примеров, говорящих за то, что от революционных бурь переход к народовластию совершается через… диктатуру. Так было в Англии при Кромвеле, так было во Франции при Наполеоне»[174]. Выражая мнение правых и кадетских кругов и призывая не пугаться диктатуры, газета заключала: «Как бы далеко ни отстояла диктатура от истинного народоправства, она все же ближе к нему, чем стадия “углубления революции”, ведущая прямой дорогой к анархии и полному государственному развалу». В другой статье та же газета сравнивала погибшую эсеровскую революционную демократию с «декадансом», а Белое движение – с «Ренессансом без реставрации» (которой так опасались представители этой демократии)[175].

Оценивая позднее значение событий 18 ноября, омская газета «Наша заря» вспоминала: «Фронт начал крепнуть. Снабжение его самым необходимым становилось с каждым