Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

Офицеры, учинившие налет на депутатов до приказа свыше, во исполнение воинской дисциплины сами подали формальные рапорты о предании их военному суду. Естественно, в сложившейся ситуации судить их никто не стал. Более того, за преданность полк был награжден именем Колчака и с тех пор именовался: 25-й Екатеринбургский адмирала Колчака полк горных стрелков (интересно, что последним командиром этого полка был родной старший брат известного советского кинорежиссера Сергея Герасимова – Борис Аполлинариевич Герасимов). Зато по делу ЦК партии эсеров, возглавившей сопротивление перевороту, было возбуждено следствие.

В Уфе против переворота выступил «совет управляющих ведомствами», представлявший собой бывший самарский Комуч (Комитет членов Учредительного собрания), после отступления из Поволжья оставшийся «правительством без территории», к тому же утративший полномочия после создания объединенной Директории и продолжавший существовать на правах общественной организации, во главе с председателем Комуча эсером В.К. Вольским. В своей телеграмме премьеру П.В. Вологодскому «совет управляющих ведомствами» требовал восстановления «законной» власти, в противном случае угрожая ему именем «врага народа», и разослал эту телеграмму автономным правительствам областей и казачьих войск, а также чехам. Уфимцы пытались договориться с генералом В.Г. Болдыревым, но не преуспели в этом: после колебаний тот все же подчинился Колчаку. 30 ноября Верховный правитель отдал приказ об аресте уфимских «мятежников». Не получив никакой поддержки, большинство из них во главе с самим Вольским успели скрыться. Так бесславно закончились две попытки защитить свергнутую демократическую власть в Екатеринбурге и Уфе.

Телеграмма-ультиматум Совета управляющих ведомствами при Комитете членов Учредительного собрания (Комуч) организаторам переворота

19 ноября 1918

[ГА РФ. Ф. 10055. Оп. 2. Д. 7. Л. 20–20 об.]

Чтобы предотвратить попытки вооруженных выступлений против новой власти, Колчак 23 ноября издал приказ населению сдать имеющееся на руках оружие, за исключением охотничьих ружей. На хранение револьверов и пистолетов (кроме наганов, в которых нуждалась армия) требовалось персональное разрешение местных военных властей, которое, понятное дело, могло выдаваться далеко не каждому. В начале декабря за попытки нелегальной борьбы с новым режимом по распоряжению Колчака были вновь произведены аресты членов Учредительного собрания.

Тем не менее, вооруженные выступления против власти все же последовали. В ночь на 23 декабря 1918 года большевики подняли в Омске восстание. Они захватили тюрьму, железнодорожный мост через Иртыш и пригород Куломзино. Колчаковская контрразведка была осведомлена о подготовке восстания и накануне приняла своевременные меры, арестовав штаб заговорщиков, чем существенно облегчила власти усмирение восстания. Восстание было жестоко подавлено в тот же день частями омского гарнизона: по официальным данным, 277 повстанцев было убито на месте, 166 расстреляны по приговору военно-полевых судов[159].

При этом от самосуда офицеров погибли освобожденные повстанцами из тюрьмы депутаты Учредительного собрания в количестве 8 человек – Барсов, Брудерер, Лиссау, Локтев, Марковецкий, фон Мекк, Саров и Фомин (полноправным членом Учредительного собрания среди них был один Н.В. Фомин, остальные были в числе кооптированных В.М. Черновым «для кворума» в период пребывания съезда членов Учредительного собрания в Екатеринбурге), хотя эти люди в восстании не участвовали, а после его усмирения по приказу властей добровольно вернулись в тюрьму. Остальные находившиеся в тюрьме депутаты после усмирения восстания были отпущены на свободу.

Как бы то ни было, самосудная расправа с членами Учредительного собрания произвела неблагоприятный для Колчака резонанс, хотя и произошла вопреки его запоздавшему приказу о невыдаче арестованных из тюрьмы без особого распоряжения. Поэтому официальное правительственное сообщение о событиях 23 декабря в Омске было двойственным: с одной стороны, оно выражало благодарность войскам за исполнение своего долга при подавлении восстания, с другой – заверяло общественность в расследовании фактов незаконных самосудных расправ. Была создана следственная комиссия на высоком уровне[160], но ее работа окончилась в целом безрезультатно: виновники хотя и были найдены, но от наказания им удалось ускользнуть. Видимо, не в интересах правительства было портить отношения с преданными режиму офицерами.

После этих событий основная масса эсеров и меньшевиков на Урале и в Сибири, подобно большевикам, переходит к подпольной антиправительственной деятельности. После переворота 18 ноября заседавший в Уфе ЦК партии эсеров принял резолюцию, гласившую: «Партийные организации должны вернуться к методам и формам работы, практиковавшимся при самодержавном режиме, объявив беспощадную борьбу не на жизнь, а на смерть режиму единоличной диктатуры, не отступая ни перед какими способами борьбы»[161]. Под «способами борьбы» подразумевался и традиционный для эсеров политический террор.

Основная часть эсеров и меньшевиков после переворота Колчака на время даже прекратила борьбу с большевиками, считая белогвардейскую диктатуру большей опасностью, чем большевистскую. В одной из эсеровских деклараций говорилось: «В настоящее время наша партия занимает новую позицию – соглашения с Советским правительством… Мы намерены вести борьбу против всех правительств, кроме советского, образовавшихся в пределах России»[162]. Такую позицию заняли и председатель Партии социалистов-революционеров и Учредительного собрания В.М. Чернов, и бывший председатель Комуча В.К. Вольский. Среди меньшевиков на такую же позицию стал один из крупнейших лидеров партии Ю.О. Мартов.

После этого колчаковское правительство формально запретило деятельность партии эсеров и объявило ее местные организации распущенными. Либералы квалифицировали поступок эсеров как «предательство лучших народнических идеалов», «Каноссу г-на Чернова». Даже газета «Заря», главный рупор умеренных социалистов Сибири, возмущенно осудила поведение соглашателей с большевиками. Тем самым они оказали существенную помощь большевикам, поведя за собой часть сочувствовавших им рабочих (в частности, железнодорожников) и крестьян.

Очень любопытен для характеристики их взаимоотношений с большевиками следующий эпизод. В 1919 году группа левых эсеров по заданию своего ЦК направилась для подпольной работы в тыл Колчака. По дороге их арестовала ЧК. Узнав, куда и зачем они следуют, чекисты отпустили эсеров, но взяли с них слово, что по возвращении в Советскую Россию они добровольно явятся в тюрьму, и для гарантии оставили одного из них заложником. Таково было подлинное отношение большевиков к новоиспеченным «союзникам»…

Впоследствии эта поддержка эсерами и меньшевиками большевиков вышла им «боком». Стоило большевикам укрепиться у власти и одержать победу в Гражданской войне, как они преспокойно разгромили недавних «союзников». Недаром белая пресса в 1919 году иронически писала об этом «союзе»: «Усилить большевиков они по своему ничтожеству не могут»[163], невольно отдавая при этом дань уважения большевикам за их волю и решительность. Газета «Свободная Пермь» устами профессора Н.В. Устрялова (впоследствии – идеолога «сменовеховцев») говорила, что эсеры не выдержали исторического экзамена ни на звание государственников, ни на звание революционеров, будучи лишены как «созидательного пафоса», так и «подлинного революционного дерзновения»[164]. По поводу их союза с большевиками кадетская «Сибирская речь» иронизировала: «Сатана, уходя из России, собирает в одну коробку свои хитрые игрушки» – и отмечала, что эсеры ненавистны всем жаждущим порядка и, наоборот, слишком «пресны» для