Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян

«Русский мир – это иное именование (титул, если хотите) Русской Цивилизации. Еще Шпенглер во втором томе «Заката Европы» рассматривает Россию как особый культурно-исторический мир, – рассказывает Юрий Георгиевич в одном из интервью, – Поэтому цивилизация европейского Запада (а в последние два века – и Северная Америка) вполне естественно и, так сказать, законно воспринимает русское как чуждое, «не свое»… Осознание этого необходимо как для выстраивания отчетливой политики внешней, так и для «укрепления тылов» в политике внутренней. Мы сами должны как можно скорее избавиться от опасных иллюзий, и тем самым способствовать, чтобы такие же иллюзии не овладели нашими соседями».

Именно такой подход определяет его отношение и к событиям на Украине, которые вызывают его резкое неприятие и критику. Помню, незадолго до переворота зимы 2014 года, мы долго гуляли по вечерним улицам нашего Харькова (Милославский как раз гостил на родине), и он обращал внимание на комичную нелепость потуг модернизаторов в вышиванках, говорил о необходимости всячески высмеивать дремучее невежество закомплексованных недотёп. Смех, уверен он, есть великое оружие.

Сам он, когда ему весело, смеётся щедро, от души. «Земеля!», – кричит так, что слышно, кажется, за три с половиной километра. Земеля – это «земляк», но интонационно с более товарищеским оттенком (Юрий Георгиевич великий литературный стилист – у него не бывает мелочей).

Он бодр, он чудовищно энергичен, он помнит и любит свой родной Харьков, верит в его путеводную звезду. И он – глубоко верующий человек – знает что такое настоящая Путеводная Звезда.

Тост за киноведа Владимира Миславского

Дорогой друг! За десятилетия нашего знакомства ты удивлял меня много раз, а теперь удивил особо – у тебя юбилей!

За эти годы мы стали так похожи, что нас путают на улицах. Помнишь, когда-то ты шел домой, утомленный после трудовой вечеринки; понуро пытался протолкнуться сквозь милицейский кордон на площади Свободы – тебе было нужно в метро. А милиционер гладил тебя по поникшей голове и говорил: «Ну что ты, Костя, сюда же нельзя». Нас видят в разных местах по нескольку экземпляров одновременно.

Ты романтичен: услышав однажды в телефонной трубке голос незнакомой девушки, помчался на автомобиле (моем автомобиле!) на свидание к ней в Винницу. Двенадцать часов она трепетала в ожидании встречи, а потом еще полчаса от ужаса – мы оказались далеко не принцами. На обратном пути ты печально заметил: «Жизненный опыт – это когда потенцию сменяет компетенция».

Слухи от твоей невероятной доброте смущают даже признанных благотворителей. Когда ты нарезаешь на закуску припозднившимся гостям последний оставшийся в доме батон хлеба, от твоего гостеприимства становится страшно.

Ты пунктуален – назначая время вечеринки, я всегда знал, что ровно в назначенный час появишься ты и Сережа Короткое (светлая ему память!). Точность – показатель уважения и к себе тоже. С тобой можно иметь не только рюмку, но и дело.

Ты чудовищно работоспособен. Когда я разговариваю с тобой по телефону и слышу, как одновременно с беседой ты продолжаешь клацать клавишами клавиатуры – я знаю, что ты пишешь очередную книгу.

Твои книги возвращают городу его историю и славу. И печально, что поиск средств на их издание всегда связан с таким количеством мелких унижений. Такова судьба нашего оплеванного поколения. Сколько раз сильные мира сего обманывали тебя – обещали и не выполняли свои обещания, но ты почему-то веришь, что эти книги нужны людям. И это действительно так.

Не хватайся за сердце попусту – пусть его разрывают новые творческие планы, пусть твой сын, когда вырастет, будет с увлечением перечитывать отцовские книги, пусть твой гениальный альбом памяти Альфреда Федецкого выставляют в музеях наравне с другими произведениями искусства. Пусть на твоем скромном окраинном подъезде еще при жизни установят табличку: «Здесь живет Владимир Миславский – человек, вернувший Харькову и Украине историю кино». Жаль, что этого пока никто не заметил. Когда мы умрем, на следующий день мы проснемся знаменитыми! Моя жизнь в киноискусстве

Несколько раз мне доводилось ловить на себе профессиональные взоры режиссёров художественных фильмов. Взгляд этот пристальный, испытывающий, пронизывающий: режиссер мысленно тебя уже переодел, загримировал и ввёл в сцену. Через минуту профессиональный интерес исчезал – видимо, я не подходил.

Помнится, крымской ночью в начале 90-х, услышав звуки автоматной очереди и со словами «Это из «калаша» стреляют», я побежал на звуки перестрелки. Оказалось, на побережье снимали фильм про арабских террористов. Была построена красивая декорация в виде какого-то оазиса, полуодетые девицы страдали под властью бородатых мучителей, мы с осветителем (с которым я оперативно познакомился) пили водку на площадке, откуда работал прожектор. Водку тоже притащил я – в те годы это была универсальная валюта.

Прожектор чрезвычайно яркий, и мы таились за его ослепительным светом: шпарили анекдоты, комментировали происходящее внизу, один раз я от хохота чуть не свалился вниз. Хорошо, что осветитель поймал. Ни что это был за фильм, ни кто его автор, я решительно не помню.

Вообще, на «террористов» мне везло. Сижу на берегу моря и вдруг прет катер, набитый людьми в балаклавах и с автоматами. В какой-то момент даже решил, что этот десант прислали за мной и гордо решил не убегать. И правильно сделал: катер был набит обычными статистами, изображавшими нехороших парней. На другом катере их поджидали хорошие парни, и скоро пространство заполнилось чудовищным грохотом канонады; любоваться морем в боевой обстановке оказалось абсолютно невозможно. Название фильма я тоже не знаю и знать не хочу – не люблю кино, где пачками убивают людей.

А в следующий раз киношники действительно удивили. Я пришёл на пляж и не узнал его: чисто, аккуратно, проложены деревянные дорожки, поставлены новые раздевалки. Над всем этим великолепием парили советские лозунги, вроде «Даешь пятилетку в четыре года» – и на стене огромный портрет товарища Сталина. То есть порядок на пляже оказалось возможно навести только изображая далёкое советские прошлое. Я ещё расспрашивал, оставят ли нам реквизит? Обещали оставить, но обманули – дорожки, раздевалки и даже лозунги увезли на следующий день. И лишь товарищ Сталин некоторое время ехидно наблюдал за разрухой, но потом исчез и он.

Быстро крутятся кадры жизни, и новые города, словно меняющиеся декорации, и городские кладбища, как нагромождение финальных титров… 300 бутылок

С каждым годом я чувствую себя все более взрослым: есть, что забыть, и есть, что вспомнить. У каждого человека в моем возрасте найдется воспоминание, которое согреет душу, однако моё, трепетное, душу не греет, но охлаждает.

Однажды, будучи в Антарктиде, я