Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I - Эмма Гольдман

к нему районах зрело недовольство. Вся Америка сочувствовала рабочим, даже наиболее консервативные издания упрекали Фрика за столь радикальные и самовольно принятые меры. Его обвиняли в намеренном провоцировании кризиса, который может охватить всю страну — слишком много людей потеряли работу из-за произвола Фрика. Всё это не могло не отразиться в дальнейшем на дочерних профсоюзах и смежных отраслях промышленности.

Среди трудящихся повсеместно вспыхивали волнения. Рабочие стальной промышленности заявили, что принимают вызов Фрика: они решили бороться за свои права самоорганизации и коллегиального решения вопросов с начальством. Их решительный настрой вызывал в памяти образ других бунтарей — участников Войны за независимость.

А вдали от полей грядущей битвы, в нашем маленьком кафе-мороженом, мы жадно следили за развитием событий. Нам казалось, что пришло долгожданное время пробуждения американских рабочих — местные пролетарии восстали, почувствовали свою мощь и теперь-то уж наверняка разорвут цепи, которые сковывали их так долго. Нас безмерно восхищало поведение хоумстедских мужчин.

Мы занимались ежедневной рутиной — ожидали посетителей, подавали им чай и мороженое, — но душой были в Хоумстеде, вместе с храбрыми сталелитейщиками. Нам редко удавалось выспаться — всё свободное время теперь уходило на обсуждение новостей. В обеденный перерыв один из парней бежал за свежими газетами. Мы с головой погрузились в хоумстедские события, всё остальное нас просто не интересовало. По ночам мы обсуждали ситуацию со всех сторон — чувство уверенности, что масштабная борьба не за горами, не покидало нас.

Как-то раз я была в кафе одна. Зашёл посетитель и попросил мороженого. Я принесла заказ и вдруг заметила крупный заголовок в газете, которую читал мужчина: «Развитие событий в Хоумстеде. — Семьи забастовщиков выселены из домов компании. — Женщину выносят на улицу шерифы». Заглядывая через плечо посетителя, я прочитала обращение Фрика к рабочим: они-де скорее умрут, чем дождутся удовлетворения своих требований. Кроме того, Фрик угрожал обратиться к детективам Пинкертона43. Жёсткий тон статьи, бесчеловечное отношение Фрика к выселенной матери потрясли меня. Негодование наполнило всё моё существо. Я услышала, как мужчина за столом спрашивает: «Вам плохо, юная леди? Могу я вам чем-то помочь?» «Да, отдайте мне свою газету! — выпалила я. — Платить за мороженое не надо. Только уходите. Кафе закрывается». Мужчина, кажется, решил, что я тронулась умом.

Я закрыла кафе и со всех ног кинулась в нашу маленькую квартиру через три квартала. Хоумстед, а не Россия! Теперь я точно знала — нам нужно ехать в Хоумстед. Парни отдыхали перед вечерней сменой, когда я вбежала в комнату с газетой в руке. Они мигом вскочили: «Что случилось, Эмма? Ты ужасно выглядишь!» Я не могла выговорить ни слова и молча дала им газету.

Саша понял всё первым. «Хоумстед! — вскричал он. — Я должен ехать в Хоумстед!» Я бросилась обнимать Сашу, беспрестанно повторяя его имя. Мы едем вместе! «Надо отправляться сегодня же, — сказал он. — Наконец настал великий момент! Мы — интернационалисты. Неважно, где наносят удар по рабочим — мы должны быть с ними. Мы должны донести до них наши великие идеи и объяснить, что бастовать нужно не только сейчас, а постоянно — за свободную жизнь, за анархизм! В России было много героев, мужчин и женщин, — а кто был в Америке? Да, мы обязаны ехать в Хоумстед, сегодня же вечером!»

Я никогда не слышала, чтобы Саша был так красноречив. Казалось, он даже повзрослел — сильный, дерзкий мужчина… Сашино лицо будто бы светилось изнутри — это делало его таким красивым, как никогда раньше.

Мы сразу же отправились к нашему хозяину — сказать, что уезжаем. Он смотрел на нас как на сумасшедших, ведь дела в заведении шли прекрасно и накопить приличный капитал нам не составило бы никакого труда. Хозяин был уверен: если мы останемся до конца лета, то заработаем по меньшей мере тысячу долларов! Но он тщетно старался нас переубедить. Мы сочинили историю, что наш близкий родственник при смерти, и потому нам нужно срочно уехать к нему. Кафе останется хозяину; всё, что нам нужно, — только сегодняшняя вечерняя выручка. Мы задержимся до закрытия, приведём всё в порядок и отдадим ему ключи.

Тем вечером в кафе было не протолкнуться — никогда у нас не было столько посетителей. К часу ночи мы распродали всё. Выручка составила семьдесят пять долларов. Утренний поезд увёз нас прочь.

По дороге мы обсуждали планы на будущее. Нужно было написать манифест с обращением к рабочим сталелитейки, а потом ещё и найти человека, который перевёл бы наш текст на английский (мы сами ещё плохо формулировали мысли на чужом языке). Дальше мы планировали напечатать в Нью-Йорке немецкую и английскую версии манифеста и поехать с ними в Питтсбург, а там с помощью немецких товарищей организовать митинги, для которых я подготовлю речь. Федя должен был остаться в Нью-Йорке и наблюдать со стороны за развитием событий.

С вокзала мы сразу поехали к Моллоку — австрийскому товарищу, знакомому по группе Autonomie. Он был пекарем и работал по ночам, но мы знали, что его двое детей и жена Пеппи наверняка дома — она-то нас и разместит. Конечно, Пеппи удивилась, когда обнаружила на пороге нас троих, да ещё и с багажом, но всё же пригласила войти и накормила, а после предложила устраиваться на ночлег. Но нас пока заботили другие дела.

Мы с Сашей отправились искать нашего давнего знакомого Клауса Тиммермана — убеждённого немецкого анархиста. Он обладал явным поэтическим даром и умел прекрасно вести пропаганду. До переезда в Нью-Йорк он редактировал анархическую газету Сент-Луиса. Мы считали, что Клаус — приятный в общении парень, на которого можно положиться целиком и полностью, пусть он и много пьёт. Клаус стал единственным, кого мы решились посвятить в свои планы. Он сразу загорелся нашей идеей, и в тот же вечер манифест был готов. В нём мы горячо призывали мужчин Хоумстеда сбросить ярмо капитализма, обернуть силы против уничтожения наёмного труда в целом и продолжать борьбу — до окончательного торжества социальной революции и анархизма.

Через несколько дней после нашего возвращения в Нью-Йорк по стране пронеслась новость об убийстве множества сталелитейщиков агентами Пинкертона. До этого Фрик приказал укрепить хоумстедские заводы, окружив их высокими стенами. И однажды глубокой ночью баржа со штрейкбрехерами (под защитой вооружённых наёмников Пинкертона) незаметно подплыла к заводам по реке Мононгахеле. Сталелитейщики догадались, что замышляет Фрик. Они растянулись цепочкой по берегу, намереваясь оттеснить противника. Когда баржа поравнялась с рабочими, наёмники без предупреждения открыли огонь.