Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

в Успенской Александро-Куштской обители, и в Покровском, что на Рву, соборе (храм Василия Блаженного) в Москве эти святые реликвии хранились рядом с гробом усопшего и были предметом поклонения.

Если облачение в параман (квадратный плат с изображением Голгофы и орудий мучений Спасителя) при пострижении в малую схиму есть символическое напоминание каждому монашествующему о Христовых муках на кресте, то возложение на себя вериг, нанесение телесных увечий себе «железами» есть крайняя форма сопереживания Страстям Христовым.

О невыносимых трудах в пустыне мы уже говорили на этих страницах. Вериги, рвущие плоть, стали еще одним радикальным способом подвижников Русской Фиваиды выйти «из себя, из тесных рамок тварного мира» (арх. Киприан (Керн)).

В своем фундаментальном труде «Исторические сказания о жизни святых, подвизавшихся в Вологодской епархии, прославляемых всею Церковью и местно чтимы» отец Иоанн Вирюжский описывает довольно редкое аскетическое испытание, которое на себя наложил преподобный Александр – странствуя по Заозерским лесам от Кубенского озера к Сянжеме-реке, а затем на реку Кубену, он всегда носил с собой деревянный поклонный крест, который водружал и, «павши перед ним на колена, долго и усердно молился, дабы Господь благословил его». Это и была мистическая Голгофа, воздвигаемая на том месте, где предстояло «собрать ревнителей крестного пути и устроить монастырь… еще более изнурять плоть свою постом, молитвою и непрестанным трудом».

Глубокое переживание Крестных Страданий Спасителя овеществляется северными подвижниками буквально, применительно к той местности, где они спасаются – посреди заозерских боров, болотистых топей реки Обноры (Троицкий Павлов-Обнорский монастырь) или реки Соры (Нило-Сорская пустынь), наконец, на острове Анзер (Голгофо-Распяткий скит), где возникают русские Голгофы. Причем даже самый небольшой насыпной холм, который возвышается над бескрайней равниной Северной Фиваиды, и под которым мистическим образом почивают кости первоотца Адама, может стать символическим местом наивысшего молитвенного напряжения.

Отсюда, с рукотворной вышины, кручи ли, перед мысленным взором проходят картины знакомые и в то же время неведомые, то есть не осмысленные, не понятые до конца, но зовущие к своему постижению и осмыслению. Это состояние Г. В. Флоровский называет «зовом Пустыни», который «обретает всё большую настойчивость и мощь; он не только волнует и влечет уставших от мирского и мечтающих о “бегстве” и “убежище” – он пробуждает также и тех, кто ревнует об обновлении объятого страхом и отчаянием мира. Монашество теперь притягивает к себе не только как школа созерцания, но и как школа послушания, социальный эксперимент, эксперимент совместной жизни. Именно здесь кроется причина восторга современного человека перед монастырской общиной. И в этой связи всё большее число ревностных христиан… обращается к наследию восточного и византийского монашества, с восхищением и благодарностью воспринимая его обильные плоды».

Собиранию и изучению этих «обильных плодов» посвятил свою жизнь архимандрит Иоанн Верюжский, чей труд о северных святых мы довольно активно цитировали в этой главе и к которому, разумеется, обратимся еще.

Личность этого, увы, забытого исследователя удивительна и достойна того, чтобы остановиться на ней особо. Иоанн Петрович Верюжский родился в 1820 году в селе Верюга Вельского уезда Вологодской губернии в семье псаломщика местной Введенской церкви. В 1832 году Иоанн, став к тому времени сиротой, поступил в Вельское духовное училище (скорее всего, свою топонимическую фамилию он получил именно здесь, в духовных учебных заведениях того времени это было распространенным явлением), которое окончил в 1836 году с отличием и поступил в Вологодскую духовную семинарию. В 1842 году Иоанн Вирюжский был рукоположен во священный сан и направлен в Вельский уезд.

Уже в самом начале своего пастырского служения отец Иоанн проявил свой резкий характер, «громогласный голос» и «горячий тон». Его пастырская строгость стала притчей во языцех в Вельской округе, он мог не допустить к исповеди и причастию за недостаточную подготовку ко Святому Таинству, от восприемников при крещении он требовал знания «Символа Веры», был суров с нерадивыми учащимися (он преподавал в Шадринском, Василистовском, Вельском и Вологодском духовных училищах), не терпел невежественных и пьющих священников. Понятно, что все это становилось причиной частых конфликтов пастыря с прихожанами и местным духовенством.

В 1857 году скончалась супруга отца Иоанна, и он остался один с семью детьми, а в 1864 году от родов умерла его старшая дочь.

Из «Письма священника Иоанна Верюжского епископу Вологодскому и Белозерскому Христофору по поводу предписания Вологодской духовной консистории отправиться ему в Вельский собор сроком на один месяц в качестве наказания по рассмотрении поданной на него жалобы»: «Припадая к стопам Вашего Преосвященства, униженнейше и покорнейше прошу своею отеческою и архипастырскою властью избавить меня от наложенного на меня наказания. Не говорю о том, справедливо ли оно, только прошу обратить внимание на то, сколько для меня тяжело оно будет во всех отношениях… Квартира и содержание мое в городе в продолжение месяца слишком для меня обременительны. Там надобно каждый день носить рясу, а я щеголяю еще в той, которая была делана мне ко дню посвящения в 1842 году, и третьего сына не представляю в училище единственно потому, что нет средств. Консистория в указе своем в случае моего неисправления угрожает перевести меня на худшее место. Но какое еще может быть хуже мною занимаемого? Как сверхштатный не получая жалованья, я уже другой год не получаю хлебных доходов, следующих мне по закону. Как родитель, наконец, я не могу бросить и оставить без своего надзора и попечения моих детей-сирот – мальчика и трех дочерей. Преосвященнейший Владыко! Простите моей дерзости, что осмеливаюсь утруждать Вас и как бы не повиноваться решению, Вами утвержденному. Чаша горестей моих, и без того полная, ныне еще добавилась смертию старшей замужней дочери, родами скончавшейся. Я и так, едва стою и не падаю под тяжестью моего бремени. Чтобы не впасть в отчаяние и совершенно не почернеть, одна надежда на Вас, моего отца и архипастыря: не подаст отец сыну вместо хлеба камени. Вашего Преосвященства… усерднейший и нижайший послушник… священник Иоанн Верюжский».

Вологодский писатель, историк, краевед Роберт Александрович Балакшин (1944–2022) так писал о вельском пастыре: «Богатой, но противоречивой натурой был о. Иоанн… Не зря уже современники называли его “знаменитый”. Широта дарований, острый ум, невероятное трудолюбие и тут же порывистый, горячий и, случалось, несдержанный характер. Он мог обратиться к архиерею не только со смиренным письмом, но и сказать едкое, язвительное слово, хотя при всей горячности он никогда не выходил из рамок, за которыми начинаются бесчинство и разнузданность. Он всегда помнил о себе, что он – священник».

Прошение священника было удовлетворено владыкой Христофором. В 1874 году иерей Иоанн Верюжский был переведен в Вологду, где он приступил к написанию своего знаменитого труда «Исторические сказания о жизни святых, подвизавшихся в Вологодской епархии…» В ходе работы над книгой священник совершал неоднократные поездки по Вологодской епархии, посещал как действующие монастыри и храмы, так и