Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер
Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) читать книгу онлайн
Воспоминания видного киевского юриста А.А.Гольденвейзера о жизни в Киеве в 1917—1920 годах являются одним из важнейших источников по истории Украинской революции на Украине. Частично они были опубликованы в сборнике "Революция на Украине по мемуарам белых" (С.А.Алексеев, сост., Госиздат, Москва — Ленинград, 1930, репринтное воспроизведение: Изд-во полит.лит. Украины, Киев, 1990). На этот раз вниманию читателя предлагается полный текст воспоминаний, опубликованных в издававшемся И.В.Гессеном «Архиве русской революции» (текст датирован апрелем 1922 года), в том числе, главы, не включенные в советский сборник 1930 года: Глава IV "Большевики (февраль—август 1919 года), Глава V "Добровольцы (сентябрь—ноябрь 1919 года)", Глава VI "Большевики и поляки (декабрь 1919—июнь 1920)", Глава VII "Снова большевики (июль 1920—июль 1921)".
В качестве приложения в издание также включена не издававшаяся в СССР заключительная часть воспоминаний "Бегство" ("Архив русской революции", изд. И.В.Гессен, том XII, Берлин, 1923), описывающая побег автора и его жены из Киева в Германию в 1921 году.
Об авторе:
Алексей Александрович Гольденвейзер (1890—1979) — российский юрист, писатель и издатель, деятель русской эмиграции. Родился в семье известного киевского адвоката Александра Соломоновича Гольденвейзера (1855—1915). Его старшие братья, — Александр Александрович (1880—1940) и Эммануил Александрович (1883—1953), — совсем молодыми, в 1900 и 1902 году соответственно, эмигрировали в США и оба сделали там блестящую карьеру: первый стал видным антропологом, одним из крупнейших специалистов по истории древних культур Америки, второй возглавлял исследовательский отдел Федеральной резервной системы, был одним из разработчиков положений о Международном валютном фонде и Всемирном банке.
Алексей был единственным из сыновей А.С.Гольденвейзера, кто пошел по стопам отца. Юриспруденцию он изучал в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Будучи студентом, дважды арестовывался, по данным Охранного отделения, принадлежал к студенческой фракции партии-социалистов-революционеров.
Уже работая адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал деятельное участие в еврейской общественной жизни в Киеве: в 1917 был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов в Киеве еврейского демократического союза «Единение», делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде в июле 1917. В апреле 1918 недолгое время был членом украинской Центральной Рады (Малая рада, апрель 1918).
После прихода в Киев большевиков, упразднивших адвокатуру, не имея возможности заниматься адвокатской деятельностью, читал лекции в Институте народного хозяйства и Академии нравственных наук. 28.07.1921 вместе с женой, Е.Л.Гинзбург, тайно бежал из Киева и через Польшу уехал в Германию.
Прожил в Берлине около шестнадцати лет. Получить в Германии работу по специальности было нелегко, особенно учитывая переизбыток среди эмигрантов людей «интеллигентных профессий», в том числе юристов. Однако несомненные преимущества молодого адвоката перед многими коллегами, — знание немецкого языка и образование, частично полученное в германских университетах, — помогли ему обзавестись достаточно широкой практикой. Принимая активное участие в деятельности различных общественных организаций, А.А.Гольденвейзер со временем стал одной из ключевых фигур русско-еврейской эмиграции в Берлине.
В декабре 1937 семья Гольденвейзеров была вынуждена уехать из нацистской Германии в Америку. По прибытии в США они обосновались в Вашингтоне, а с 1938 жили в Нью-Йорке. Несмотря на трудности в процессе адаптации к американским условиям, А.А.Гольденвейзер смог интегрироваться и в эту, новую для него, жизнь.
В годы Второй мировой войны помогал евреям из оккупированной Европы эмигрировать в США, тем не менее, не смог спасти двух своих родных сестер, которые в 1943 были арестованы нацистами в Ницце и депортированы в Польшу. В 1950-е годы защищал в юридических инстанциях интересы граждан, предъявлявших претензии к немецкому правительству. Публиковался в американском ежеквартальнике «The Russian Review». Соавтор двухтомной «Книги о русском еврействе» (1960, 1968).
Скончался 4 сентября 1979 года в Нью-Йорке в возрасте 89 лет.
(При подготовке данной аннотации использованы материалы книги О.В.Будницкого «Русско-еврейский Берлин (1920—1941)»).
Как производились выборы в уездах, по деревням и местечкам при отсутствии свободной прессы, полном административном произволе и совершенной пассивности непартийных масс, — вообразить нетрудно.
Трудовой конгресс собрался в январе 1919 года, за несколько дней до взятия Киева большевиками. Представители Директории выступили на нем с декларативными заявлениями; их усиленно критиковали слева (в частности критиковал их Рафес, ставший уже на платформу советской власти); затем их переизбрали, и конгресс закрылся. Это было какое-то повторение — mutatis mutandis[96] — съезда хлеборобов в цирке, избравшего 29 апреля 1918 года гетмана: та же инсценированность, то же самозванство, то же фактическое бессилие номинально-всесильного собрания; но только без немецкого солдата с пулеметом на крыше…
В области административной деятельности Директория доказывала свою левизну объявлением о проверке сейфов, изъятием ценностей у ювелиров и многочисленными арестами. Эти последние производились так беспорядочно и бесконтрольно, что трудно было установить, где был арест, а где налет и похищение. Многократно и в худшем виде повторялась история с А.Ю.Добрым.
Время Директории вообще было для города Киева эпохой хулиганства par excellence[97]. Из всех властей, которые царили над нами за эти пестрые четыре года, ни при одной не расцвели таким пышным цветом налеты, грабежи и вымогательства. Разгулявшиеся хулиганы спешили снять сливки с понаехавшей в Киев при гетмане денежной публики. Импровизированная армия, которая совершила восстание, была, разумеется, полна всяческих авантюристов; поэтому налетчики иногда носили форму казаков или старшин. Действовали они обычными приемами: выследив жертву, являлись в квартиру, начинали какой-нибудь разговор, а улучив удобную минуту, приставляли к виску револьвер и предъявляли свои требовании. Уходя, для острастки оставляли в квартире, у выходных дверей, пару ручных гранат, которые затем часто оказывались незаряженными.
Бороться против налетов было очень трудно, и случаев ареста налетчиков, насколько я помню, почти не было. Во всех домах функционировали охраны из жильцов, но, как всегда, они были совершенно бессильны.
Чтобы получить полную картину жизни Киева в эти недели, необходимо еще прибавить к этому угрозу большевистского наступления, которая все более и более выдвигалась на авансцену. Конечная катастрофа — занятие города большевиками — казалась почти неизбежной. На украинскую армию, после опыта 1918 года, особой надежды не было. Правда, в Одессе уже были войска союзников, и стоустая молва всячески старалась преувеличить силы этого десанта. Но Директория со своими друзьями слева не могла призвать на свою защиту капиталистических варягов. Говорили о расколе, существовавшем по этому вопросу между «большевизанствующим» Винниченко и более умеренным Петлюрой; что у последнего не было принципиально-социалистических сомнений в возможности такого альянса, — это он доказал впоследствии своим союзом с Польшей. Да и вскоре после падения Киева, в Виннице, как потом выяснилось, Петлюра вел переговоры с французским консулом Энно и другими одесскими дипломатами и генералами Антанты.
Но в декабре и январе ни Петлюра, ни солидарный с ним военный министр Греков[98] не могли решиться на открытый шаг в сторону союзников. Директория обменивалась нотами и с Москвой, и с Одессой; Москва отвечала на ноты и продвигала свои войска на юг; Одесса также отвечала, но войск на север не двигала. Нетрудно было предвидеть, кто окажется раньше в Киеве.
Киевляне это и предвидели.
С первых же недель господства Директории начался исход новых и старых киевлян за границу и в Одессу.
Переселившиеся к нам при гетмане «вся Москва» и «весь Петроград» двинулись в путь дальше, к следующему этапу своего беженства. За ними потянулся и «весь Киев».
Пессимисты, считавшие, что уезжают надолго, старались пристроиться к отъезжавшим немецким эшелонам и направлялись через Польшу в Берлин. Оптимисты, рассчитывавшие на скорое избавление и на помощь союзников, устремлялись в Одессу. Уезжали всеми способами и путями, уезжали даже украинские деятели, превращавшиеся для этого в послов и атташе… Уезжали за большие деньги и за большие взятки.
С тяжелой душой мы с женой решили остаться в Киеве. Мы стали ждать прихода большевиков.
IV. Большевики
(февраль— август 1919 года)
Междувластие. — Первые впечатления. — «Жилищная политика советской власти». — Стратегическое переселение буржуазии. — Большевик-идеалист. — Профессиональные союзы. — В юридическом отделе Совнархоза. — Судебная реформа. — Мой товарищ Звонштейн. — Праздник просвещения. — Работа в школе для взрослых. — Наркомвоен, Предсовнарком, Наркомсобес. — Губчека и Вучека. Лацис. — Жертвы: Раич, Приступа, Науменко, Горбунов, Пересвет-Солтан. — Делопроизводство Чрезвычайки. — Городская жизнь и городские настроения. — Военные дела большевиков. Повстанцы. — Наступление Добровольческой армии. — Киев перед эвакуацией. Петерс и последние жертвы Чека.
Войска Директории оставили Киев заблаговременно и с преувеличенной поспешностью. Большевики были еще не близко и никак не могли вступить в город тотчас же после его эвакуации. Поэтому между уходом одних и приходом других образовался некоторый vacuum — период безвластья, когда никто нами не владел, и никакого начальства в Киеве не было.
Период этот продолжался целую неделю. За это время все население убедилось в том, что отсутствие правительства есть тоже своего рода форма государственного строя, притом, пожалуй, не самая худшая форма. Царило совершенное спокойствие, магазины были открыты, базары торговали, извозчики ездили. Было только как-то неуютно-тихо…
Ожидание большевиков стало уже несколько надоедать, а Директория почувствовала неловкость из-за своего не в меру поспешного бегства. Снова стали поговаривать о предстоящем приходе французов из Одессы, и был издан какой-то приказ о мобилизации. В этом приказе, между прочим, дезертирам угрожали каторжной работой на срок 15-20 лет; это звучало довольно комично в устах власти, которой, по всеобщему (и в том числе ее собственному) мнению, оставалось существовать не более нескольких дней… Был еще какой-то шутовской приказ, предостерегавший население от гибельного действия «химических лучей»,
