К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

похоже на эндшпиль Ласкер — Рубинштейн (Петербург, 1914 г.) с переменой цвета фигур. Ладейный конец неизбежно переходил в проигранный пешечный эндшпиль; мне впору было сдаваться. .

Прибежал в отель «Фрихе». Жена кормит обедом; я только отмахиваюсь. Заглянул в шведский справочник Кольина, где раздел эндшпиля был составлен самим Рубинштейном, и тупо уставился на доску... Стук в дверь, и входит Вересов.

«Как дела?» — я сначала горестно покачал головой, потом все объяснил. «Михаил Моисеевич, — Вересов в меня верил, — может, что-нибудь найдете?»

Вдруг меня осенило — в отложенной позиции еще у каждой стороны по пешке: может, здесь пешечный эндшпиль ничейный? Так оно и оказалось! Тут же мы с Гавриилом Николаевичем с аппетитом пообедали и договорились, что все держим в секрете — вдруг ошиблись, а если противник до доигрывания ничего не узна,-ет о нашем анализе, то за доской и разобраться не успеет в новой ситуации.

С понурой головой появляюсь в зале. Две тысячи голландцев простояли полтора часа, не сдвигаясь: каждый боялся потерять свое место и не увидеть капитуляции советского чемпиона. Эйве покровительственно и сочувственно похлопывает меня по плечу; я с сокрушенным видом киваю в ответ, все, мол, понимаю... Начинается игра, делаю, казалось бы, бессмысленный ход (на самом деле он ведет к ничьей). Эйве удивлен, затем задумывается, бросает на меня испытующий взгляд и надолго углубляется в позицию. Значит, все в порядке; подмигиваю Гавриилу Николаевичу, и вскоре партия заканчивается мирным рукопожатием. Гробовая тишина — зрители онемели от изумления...

В дальнейшем мои дела пошли хуже. Я чуть не проиграл Флору и «с треском» потерпел поражение в партии с Котовым (правда, я был в нервном состоянии — в голландской прессе писали, что Смыслов и Болеслав-ский проиграли мне по указанию Кремля), а на следующий день — в партии с Яновским. Эйве меня обогнал.

Вересов встревожился не на шутку и просит жену приходить с дочкой на игру в «Гармони»: а вдруг поможет? Три победы подряд (над Котнауэром, Кристофе-лем и Гимаром) опять вывели меня вперед, и перед последним туром я на пол-очка выше своего конкурента.

Гора с плеч! «Теперь можно в последнем туре спокойно сделать ничью с Найдорфом, — говорю я секретарю посольства тов. Слюсаренко (он привез талоны на питание нашей делегации), — ведь Котов белыми сделает ничью с Эйве...»

Но Котов отказался играть на ничью, он заявил, что будет играть на выигрыш (у Ботвинника он уже выиграл, ему хотелось выиграть и у Эйве). При таких обстоятельствах Котов и проиграть может... «Тогда вы выигрывайте», — с начальственным видом заявил мне наш дипломат. И я — о наивность! — послушался и отказался от ничьей, предложенной Найдорфом еще до игры.

Играть пришлось не вечером, как обычно, а утром. Десять лет спустя повторилась та же история, что и в последнем туре Ноттингемского турнира, когда я из рук вон плохо играл с Винтером. Сижу в безнадежной позиции и переживаю свои промахи. Вдруг Найдорф утешает меня: «Не расстраивайтесь, Эйве также может сдаваться...» Так я и опередил экс-чемпиона в этой скачке с препятствиями! Смыслов был третьим, и вопрос о шестом участнике матч-турнира решен.

«Знаете ли вы, как по-голландски звучит ваша фамилия? — спросил меня один шахматист, — «бот вин ик». В переводе означает — «бот выигрываю я». Тогда я решил, что это весьма лестно, и радостно заулыбался.

Почти тридцать лет спустя я рассказал об этом эпизоде моему другу г-ну Гаудкелу — одному из руководящих деятелей общества дружбы «Нидерланды — СССР»; Гаудкел хохотал от души. Оказывается, «бот вин ик» имеет тот же смысл, что выиграть на дурачка!

Конечно, тогда, в 1946 году, голландский болельщик Макса Эйве мог считать, что победа на турнире в Гронингене досталась мне случайно. Однако последующие события доказали субъективность этой точки зрения.

Торжественное закрытие. На сцене стоит какой-то громадный венок. Когда меня вызвали, два рослых голландца взяли венок и надели мне на шею. От неожиданности я не шелохнулся. (Хорошо себя вели — посмеялись голландцы — так и надо себя вести по этикету.) Лавров тогда, конечно, не достали, венок был из каких-то веток с фиолетовыми листьями...

Едем в Гаагу. В посольстве должен быть прием в честь нашей делегации, дипломаты собрались, а гроссмейстеров нет — они в Амстердаме тратят последние гульдены. Посол в тревоге; мои жена и дочка вместе с сотрудниками посольства развлекали гостей, а там подоспела и вся делегация.

На военный аэродром прибыл за нами военно-транспортный советский Ли-2; поездом мы уже не поспевали на матч СССР — США. Утром улетали (первый раз в жизни лечу по воздуху) из Гааги; но в Москву попали на следующий день — командир решает ночевать в Берлине. Вместе с нами прилетел Эйве; он арбитр нашего матча.

Вечером советская команда собирается в «штабном» номере в гостинице «Москва»; на следующий день уже игра. Участники турнира в Гронингене утомлены до крайности, и успех советской команды под сомнением. Входят первый секретарь ЦК комсомола Михайлов и Романов.

Слово берет Михайлов. Он говорит о политическом значении матча и ставит задачу — разгромить американцев с еще большим счетом, чем в радиоматче в 1945 году...

Оглядываюсь на своих коллег: кто изумлен, кто бледен от страха. Нет, молчать нельзя, а то еще с такими установками матч проиграем. Вежливо, мягко, но четко высказываю мнение, что стремиться надо к результату 15:5, то есть каждый должен постараться одну партию выиграть, а другую свести вничью.

Воцарилось напряженное молчание. «Кто хочет еще выступить?» Тишина. Чувствуется — Михайлов недоволен. Он уходит, за ним и Романов. Сразу начинается галдеж!

Первый день мы выиграли 7:3 (я спас тяжелую партию против Решевского). Наступил второй тур.

Что делается на других досках — не знаю, партия очень напряженная. Сначала черными добиваюсь во французской защите выигранной позиции — удалось провести весьма тонкий план. Затем все преимущество растерял, у меня уже похуже, надвинулся цейтнот. Ре-шевский делает очередной ход и забывает нажать кнопочку часов. Как быть? В турнирной партии я, не задумываясь, напомнил бы партнеру о часах — так я и поступил в партии с Боголюбовым в Ноттингеме. Но ведь это командная встреча! Сижу и спокойно думаю. Решевский смотрит на меня с удивлением; почему я не тороплюсь с ходом, времени у меня мало? Случайно посмотрел он на свои часы, все понял, подскочил как ужаленный, хлопнул с треском по кнопке часов, но в последовавшей цейтнотной спешке потерял качество.

Выигрыш, правда, сомнителен, но записал