К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

мастера; мотив — Ботвинник слаб, чтобы играть с Алехиным. По «странному» стечению обстоятельств оба мастера были близкими приятелями Б. Вайнштейна. Итак, оппозиция на этой стадии провалилась, но не капитулировала.

Сотрудничал ли Алехин с нацистами? Это не было расследовано. Группа шахматистов (во главе с Эйве) предъявила ему столь суровое обвинение, и на этом основании было аннулировано приглашение Алехина на турнир в Гастингс. Суть дела в том, что во время войны в нацистском листке «Паризер цайтунг» были опубликованы статьи Алехина (о шахматах) антисемитского содержания. После войны Алехин заявил, что антисемитские фразы были добавлены в статьи без его ведома.

Тем не менее и до Гастингса положение Алехина было тяжелым: он догадывался, что обвинений не избежать. Чемпион мира пришел к очевидному решению: предложить свой матч с советским чемпионом. Это защитило бы его от всех нападок. Так же, как и в 1938 году, этот матч был наиболее простым путем к его примирению с матерью-Россией.

Осенью 1945 года появилось нашумевшее интервью Алехина в британском журнале «Чесс»: «Две войны разорили меня» (Алехин был в бедственном материальном положении). Соль интервью состояла в том, что Алехин рассказал о наших переговорах в 1938—1939 годах и заявил, что готов играть матч с Ботвинником на согласованных ранее условиях.

Это облегчило задачу. Теперь было не только заявление советских мастеров о необходимости организации матча, но и согласие чемпиона. Правда, меня несколько коробил®, что Алехин не выполнил договоренности и раскрыл наши секретные переговоры, но иного выхода у него не было...

Вскоре последовало положительное решение правительства, и можно было действовать. Ситуация была деликатной: во-первых, Алехина ни в коем случае нельзя было приглашать в Москву, ибо это связано было с предварительным расследованием обвинений, и, во-вторых, нежелательно было вступать с ним в прямые переговоры. Я и предложил, чтобы весь матч был проведен в Англии, а переговоры сначала шли через посредство г-на Дюмонта, редактора журнала «Бритиш чесс магазин» (по материалам, опубликованным в журнале, можно было догадаться, что Дюмонт с Алехиным переписываются) и при содействии известного шахматного мастера Д. Томаса. Предложение было принято, и переговоры начались.

Шли они со скрипом: оппозиция вновь открыла огонь. Вызывает меня председатель Комитета физкультуры; в кабинете уже сидит Андрианов, его заместитель. Константин Александрович давно работал в Комитете физкультуры, и мы хорошо знали друг друга. Работник был сильный, не уклонялся от принятия решений, деловые качества — на высоте. Но я догадывался, что особых симпатий он ко мне не испытывал...

Андрианов только что вернулся из Парижа, куда выезжал на кросс газеты «Юманите». Он сообщает, что матч с Алехиным играть нельзя — так считают французские коммунисты.

— Откуда же такие сведения?

— От Зноско-Боровского (дореволюционный русский мастер, эмигрант), у него сын — коммунист.

Пытаюсь убедить Андрианова, что основная задача состоит в том, чтобы советский человек завоевал первенство мира. Иного решения вопроса, как победить Алехина, нет: шахматный мир не признает чемпиона, который появится другим путем. Наоборот, если мы выступим против Алехина, неизбежны обвинения в наш адрес: мол, советские шахматисты боятся играть с Алехиным...

Андрианов неумолим. Романов молчит.

— Что, Николай Николаевич, решение правительства об организации матча с Алехиным отменено?

Романов вступает в беседу:

— Нет, нет, все в порядке, — и мы расходимся, недовольные друг другом. И на этом дело не кончилось. Опять вызывают меня к Романову. Прихожу, сижу в приемной, жду. Выходит из кабинета Николай Николаевич, ласково берет за руку (хоть он моложе меня, но относился ко мне, как ко всем спортсменам, по-отечески), ведет в другой кабинет, а сам исчезает...

Сидят в кабинете двое. Один постарше и помассивней, лицо волевое. Другой помоложе, с симпатичной живой физиономией: расположился за своим товарищем (тот его не видит) и изредка приветливо улыбается.

Оказались шахматистами, заговорили о последних событиях... И, как бы между прочим: не приходилось ли вам встречаться за рубежом с белоэмигрантами?

— Как же, играл в турнирах с Алехиным и Боголюбовым.

Молодой собеседник смеется — видимо, он предупреждал, что такие вопросы излишни.

— А бывало так, что кого-нибудь подсылали?

Рассказываю, как в 1938 году в Амстердаме, когда мы проживали в Амстель-отеле, портье позвонил и сообщил, что внизу ожидает какой-то джентльмен. Визитер имел потрепанный вид, гольфы, старенький пиджачишко, заметно, что когда-то хозяин пиджака был толще, допотопные бакенбарды. Говорит по-русски, попросил чаю. Сидим. Начал он разговор о революции, сказал, что был знаком с Лениным, уговаривал Ленина отказаться от восстания. «Почему же?» — «Да вот, — говорит посетитель, — так плохо получилось». — «Ну что вы, — отвечаю, — отнюдь не плохо!»

Во время турнира отвлекаться по пустякам? Не в моих правилах. Даю портье монету в 2,5 гульдена и предупреждаю — больше таких джентльменов не пускать. Портье улыбается и понимающе кивает головой.

Мои собеседники тоже заулыбались.

— А не обращался ли к вам кто-либо из иностранных дипломатов в Москве?

Действительно, звонил секретарь кубинского посольства и сообщил, что ему надлежит передать мне книгу, посвященную памяти Капабланки.

— Что же вы ему ответили?

— Чтобы он передал книгу в Комитет физкультуры.

Разговор перешел на другие темы, и мы дружелюбно расстались.

И стал я думать; для чего же был организован этот спектакль? Вероятно, мои собеседники, действуя со всей деликатностью, выполняли чье-то поручение, хотя сами понимали, что все это впустую. Кто-то, видимо, хотел дать мне понять, что раз я настаиваю на том, чтобы матч с такой сомнительной личностью, как Алехин, состоялся, то я сам могу оказаться «под подозрением». Но что делать — решение правительства отменить нельзя. Вот и возникла идея «давить» на Ботвинника, а вдруг сам откажется.

...Пришло письмо из Англии, от Дербишера (устроителя турнира в Ноттингеме). Теперь Дербишер был уже президентом Британской шахматной федерации; он сообщил, что в принципе англичане готовы провести матч (да это и понятно; призовой фонд обеспечивал Советский Союз), что он предлагает его начать в августе, в Ноттингеме (в августе Дербишеру исполнялось 80 лет).

Вопрос должен был обсуждать исполком БШФ, но это была уже формальность.

Я не был согласен со сроком матча, ибо мало времени оставалось на непосредственную, практическую подготовку. Не помню, успели ли отправить мой ответ в Англию. В воскресенье, 24 марта 1946 года, к нам пришли друзья. Беседуем, пьем чай. Телефонный звонок.

— Говорит Подцероб, — слышу четкую знакомую речь. — Страшная новость. Три часа назад неожиданно умер Алехин...

Накануне, в субботу, в Лондоне состоялось заседание исполкома Британской шахматной федерации, где вопрос