Земляки - Павел Александрович Гельбак

позорный Брест-Литовский мир! Да здравствует всеобщее восстание!»

Переждав аплодисменты, главком зачитал и телеграмму, которую адресовал непосредственно командирам чехословацких эшелонов:

«От Самары до Владивостока всем чехословацким командирам. Ввиду объявления войны Германии, приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу. Занять по Волге линию Симбирск, Самара, Саратов, Царицын, а в северо-уральском направлении Екатеринбург и Пермь. Дальнейшие указания получите особо».

— Все эти телеграммы имеют историческое значение, — сообщил Муравьев, закончив чтение, — но я их подписываю без колебаний. История — мне судья! Я хочу ответить на вопрос, который, очевидно, возник у многих из вас: почему для начала восстания я избрал Симбирск, а не Казань? Отвечаю — надо реабилитировать этот волжский город. Велика его вина перед Россией. Из Симбирска Ульянов и Керенский… Так пусть же из Симбирска начнет отсчет времени новая история, которую мы творим с вами, товарищи.

Главкома на трибуне сменил Борис Станиславович. У этого невзрачного человека оказался сильный голос:

— Четвертый день, — говорил эмиссар ЦК партии левых эсеров, — томится в Кремлевской тюрьме Мария Спиридонова. Но никакие застенки не могут помешать нашей славной революционерке быть сегодня с нами. Она благословляет решительный шаг, сделанный сегодня выдающимся полководцем Михаилом Муравьевым. От ее имени я счастлив объявить, что обязанности президента, военного министра и главнокомандующего вооруженными силами Приволжской независимой республики партия левых эсеров возлагает на того, кому судьба в тяжелый час испытаний повелела одновременно стать русским Гарибальди и русским Бонапартом, — протягивая руки к Михаилу Муравьеву, восторженно воскликнул:

— Вручаем тебе, наш герой, полководец, судьбу России, прими ее в свои объятия!

Эмиссар обхватил шею Муравьева, трижды накрест его поцеловал под восторженные приветствия мятежников.

Михаил Муравьев простер руку над головой, торжественно, сдавленным от волнения голосом произнес:

— Клянусь! И не нужны мне высокие посты. Найдутся другие, достойные их занять. Я остаюсь главнокомандующим.

3

«Межень» и сопровождающие ее пароходы с солдатами пришвартовались к пристани бывшего пароходного общества «Самолет». На берегу грянул сводный военный оркестр. У бронеавтомобилей застыли по стойке «смирно» экипажи машин. В недвижном строю стояли отряды Симбирской группы войск. Печатая шаг, к спущенному с «Межени» трапу шел торжественный, взволнованный выпавшей на его долю высокой миссией — командующий группой войск Клим Иванов. Его сопровождали эсеры — командиры бронедивизиона, отряда моряков и команды пулеметчиков.

Командарм Тухачевский прискакал на пристань, когда торжественная встреча закончилась.

— Заставляешь себя ждать, дорогой, — неодобрительно произнес Нестор Чудошвили, когда мимо него, придерживая рукой ножны сабли, поднимался командарм.

Муравьев ждал Тухачевского на верхней палубе «Межени».

— Товарищ командующий Восточным фронтом, командарм Тухачевский прибыл по вашему приказанию, — приложил руку к козырьку фуражки Михаил Николаевич.

— Друг Тухачевский, — прерывистым голосом произнес главком, — никаких официальностей. Все мы — рыцари свободы. Я для всех вас — Гарибальди. Сегодня я объявил войну Германии.

— Германии? — ошеломленный неожиданным сообщением, удивленно повторил командарм Первой. — Как Германии?

— Германии, исконному нашему врагу, который тебя томил в плену, друг. Настал момент спасти Россию, разгромить супостата. Поворачивай, друг Тухачевский, на сто восемьдесят градусов и вместе с братьями чехословаками двигай свои героические дивизии через Москву к западной границе. Это тебе приказывает Отчизна устами верховного главнокомандующего.

Поняв чудовищный смысл сказанного Муравьевым, Тухачевский гневно выкрикнул:

— Россия вам этого не простит.

— Я спасаю Россию, — не повышая голоса, произнес Муравьев, — и хочу знать: с кем ты, Тухачевский, — с нами или против нас?

— Революцию и Родину не предаю!

Муравьев нетерпеливо посмотрел на часы:

— Пять минут вам хватит, чтобы дать окончательный ответ? Напоминаю, что до меня в русской истории оставили заметный след два Муравьевых. Первый — декабрист, которого повесили, второй — генерал-губернатор, который вешал повстанцев в Вильно. Я, Муравьев-третий, предпочитаю вешать, а не быть повешенным. Это вынужденное предупреждение, чтобы у вас не оставалось иллюзий…

— Предатель! Подлец!

— Ответ достаточно красноречив, — Муравьев все так же спокойно приказал Чудошвили: — Обезоружить, арестовать. Если до утра не одумается — расстрелять.

4

Йонас Петрила, ординарец Тухачевского, стоял возле коней, ожидая возвращения с «Межени» командарма, до него доносились лишь обрывки разговоров.

— Выходит, конец войне? — спрашивал солдат у своего товарища.

— Ты что, брюхом слухал, а не ухом, — ответил ему товарищ. — Главком сказал: замирение только с чехами, а война будет снова с немцами.

— Опять, выходит, вшей на германском фронте кормить.

— Выходит, что так.

К Петриле подошла баба в цветастом ситцевом платье, с корзинкой в руках:

— Семечки, горячие семечки, покупай, служивый, семечки.

— Скажи, гражданочка, будь любезна, тут что, митинг был?

— Конечно, состоялся, — охотно вступила в разговор торговка семечками. — Ты опоздал? Сам верховный главнокомандующий выступал. Такой представительный из себя мужчина, глаза черные, блестящие, голос бархатный…

— Муравьев, что ли?

— Может, и Муравьев, фамилию я не расслышала. А рядом с ним стоял такой красавец, инородец в красной черкеске, я с него глаз не спускала. Бывают же такие красивые мужчины. Счастливые, наверное, те бабы, которых они любят, а?

— Чего главком говорил? Солдаты, слышал, болтают, что замирение с белочехами вышло, против немца снова воевать станем?

— Не все одно, против кого тебя пошлют воевать. Будешь брать семечки? Нет! Так чего же ты пристал ко мне, как банный лист к заднице. Семечки, каленые семечки! Кому семечки?

Оставив коней, — все равно командарм не скоро вернется, раз такая ситуация получается, Йонас пошел потолкаться среди зевак, может, что толковое услышит о речи Муравьева, узнает новости.

— Дядя Йонас, — Гражина вынырнула из толпы и схватила Петрилу за руку, — здравствуйте.

— Тетя Эляна, это дядя Йонас. Он тоже из Литвы.

— У тебя такая большая родня, — засмеялась Елена Антоновна. — Сплошь все тети да дяди.

— А я и не верил девчонке, когда она в Москве сказала, что едет на Волгу тетю искать, — признался Петрила.

— Смотрите, смотрите, — испуганно произнесла Елена Антоновна, — что это? Господи, они арестовали Тухачевского.

По трапу «Межени» спускался командарм. С обоих сторон шли сербы. Они держали Тухачевского за руки. Грузин в красной черкеске приставил маузер к спине командарма. Конвой возглавлял раздувшийся от важности Клим Иванов. Он грозно покрикивал на зевак:

— Дорогу! Эй, дорогу!

— Надо своих предупредить, — ординарец командарма устремился к коновязи.

Но предупредить он никого не успел. Елена Антоновна видела, как к Петриле подошли два серба с винтовками. Как видно, ожидали его возле лошадей. Что-то сказали и повели на пароход, стоявший рядом с «Меженью».

— Гражина, милая, — горячо зашептала на ухо девочке тетя Эляна, — надо узнать, куда повезут Тухачевского. Я не могу — там Иванов.

Ловко продираясь сквозь толпу зевак, девочка подошла к черному автомобилю, у которого стоял командир бронедивизиона. Сюда вел свою группу и Клим