Перечитывая молчание. Из дневников этих лет - Евсей Львович Цейтлин

писал свою первую книгу о «школе Всеволода Иванова». Иванов предрекал Е.П. большое литературное будущее. Он восхищался неповторимым писательским голосом Ефима Чеповецкого, который так естественно звучит в произведениях разных жанров. Теперь, сорок пять лет спустя, Е.П. уже не в первый раз настойчиво переспрашивает меня: «Что же делать мне со своей свободой?»

*

Умер Михаил К. – мрачный человек, который помогал многим и многим людям, ни от кого не ожидая благодарности. И, кажется, не получая ее. Никто толком не знал его биографию. Сам М. рассказывал мне: в войну был разведчиком, оказался в лагере (сталинском), после освобождения, стремительно наверстывая упущенное, окончил институт, быстро защитил диссертацию, прославился изобретениями, из‐за которых его долго не выпускали на Запад. В его рассказе меня смущала одна деталь: в начале войны М. был совсем молодым, едва ли не юным человеком, однако – тоже стремительно? – получил звание полковника, которое после реабилитации ему не вернули. Американская же судьба М.К. очевидна: он стал университетским профессором, имел аспирантов, создал собственную фирму.

В своей огромной квартире, переполненной антиквариатом, М. кажется мне уставшим путником, случайно попавшим в дорогую гостиницу. Будто между прочим, не придавая значения своему признанию, он замечает: «Мне не с кем разговаривать. Я не смотрю телевизор. В газетах читаю только новости. Мне все и так ясно».

Три раза в неделю М. неизменно посещал дома престарелых, в один из дней – онкологическое отделение Лютеран Дженерал госпиталя. Он рассказывал мне о своих визитах туда, как всегда, невозмутимо и четко: «Лежат, никому не нужные, брошенные детьми. Одно утешение: в России им было бы еще хуже»; «Когда надо, становлюсь переводчиком – с английского, русского, идиша…»; «Обязательно читаю им Священное писание. Слушают с трепетом, а ведь, как правило, ничего не понимают».

Впрочем, к Библии у М. было свое, особое отношение. Он говорил безбоязненно и безапелляционно:

– Тора дана нам инопланетянами. Это известно всем здравомыслящим людям. Инопланетяне – представители Высшего разума. Они и принесли на Землю нравственные законы, по которым должно жить человечество. А как иначе?

Он пытливо, с хитринкой смотрел на меня, как бы призывая к дискуссии о Синайском Откровении. Спорить с М.К. я, разумеется, не стал.

*

Писатель Владимир Ильич Порудоминский говорит о Кельне, где живет уже одиннадцать лет: «Мне здесь неплохо, но этот город никогда не станет моим прошлым. Он не растет во мне в глубину, только – вширь». В.И. уехал из Москвы в Германию вслед за семьями двух своих дочерей. Уехал из той же комнаты, где родился семьдесят семь лет назад. (15 мая 2005 г.)

*

11 сентября 2001‐го. Лас Вегас. Мы решили встретиться здесь с моим университетским другом Эмилем Горештером и его женой Диной. Накануне, десятого сентября, – чудесный вечер вчетвером. Утром – звонок Эмиля: «Включите телевизор».

Смотрю, как рушатся в Нью‐Йорке башни‐близнецы, думаю: что это? Неужели конец цивизации?

Выйдя из своего гостиничного номера, проходим через зал казино. Там – всюду – огромные экраны телевизоров, на которые никто не обращает внимания. Там по‐прежнему идет игра. (18 сент., 2001)

*

– …Так значит, сны наяву, – переспрашиваю я, радуясь тому, что, кажется, нашел разгадку эмиграции. – Что это такое?

Эфраим Б. произносит вдохновенную речь о галуте. Изгнании, в котором евреи пребывают уже тысячелетия и которое наши мудрецы считали сном.

*

«Когда возвратит Господь из плена детей Сиона, [все пережитое] покажется нам сном». Эту песню пели левиим, стоя на ступенях в Храме.

*

Почему же галут – сон? Здесь соединяются вдруг противоположные явления. Ложь неожиданно принимает вид правды. Происходят затмения разума (хасиды и это считают сном).

О том же долгие годы размышлял, настойчиво убеждая учеников в очевидной для него истине, Георгий Гурджиев.

*

Оказалось, в мои блокноты уже давно входят сны наяву, точнее – люди из снов.

*

Профессии эмигрантов неожиданны. Моти Ш. рассказывает о своем друге Боре (тоже нелегал, уехал сейчас из Чикаго в НьюЙорк):

– Как вы думаете, что предложили Боре? Продавать тапочки для собак! Причем, не в какой‐нибудь маленькой лавочке, а на огромной плазе…

Моти – израильтянин. Бритая голова, голубые лукавые глаза. По‐моему, его невозможно смутить, зато сам Моти часто старается смутить собеседника своим нагловатым взглядом. Родился и окончил школу в Москве, репатриировался в Израиль, получил в Иерусалимском университете степень бакалавра политологии, говорит на трех языках – русском, иврите, английском. Стал нелегалом в Чикаго – после того, как ему отказали в учебной визе. Жизнь: запущенная квартира с несколькими соседями, румейтами, случайные подработки. Почему не уезжает в Израиль или Россию? Моти не ответит на этот вопрос. Понимает: жизнь ускользает, течет мимо. Но он и не пытается ничего исправить. Ему нравится это состояние вечной неопределенности, открытости судьбе. С восторгом Моти рассказывает о своей последней работе. Он возит на машине врача, который навещает больных стариков на дому (кстати, таких врачей в США встретишь почему‐то редко). Пока доктор беседует с пациентом, Моти, развалившись в машине и улыбаясь на этот раз собственным мыслям, перебирает в уме варианты будущей жизни.

*

Я звоню ему и – он приезжает. Деловитый, спокойный. С рулеткой и калькулятором вышагивает по квартире. Его не смущают особые обстоятельства нашего ремонта: мы с женой хотим покрасить стены и потолки, но, придавленные усталостью, решаем не отодвигать шкафы, не снимать полки с книгами, не перекладывать в коробки посуду и бумаги. «Назовем это косметическим ремонтом», – сразу все поняв, с улыбкой говорит Сергей. Он обращается ко мне без заискивания, но и без едва скрытого самоуверенного хамства, чем грешат русские мастера. Называет цену чуть выше той, что я собирался заплатить. А я и не спорю, уже знаю: надо взять его, он – свой.

Работает Сергей тихо, почти не отвлекая меня вопросами. Я сижу с лаптопом на кухне, уже покрашенной в прошлом году, делаю очередной номер журнала. В полдень нахожу в холодильнике приготовленный женой обед, приглашаю Сергея к столу. Он отказывается, достает из синей сумки что‐то свое. Однако соглашается выпить чаю с конфетами. За чаем, отвечая на мои вопросы, спокойно сообщает, что находится в стране нелегально. Конечно, я понимаю логику его смелости: в Америке тебя пока еще никто не арестует за такое признание, зато – кто знает – может, я чем‐нибудь помогу ему.

Незаметно разглядываю Сергея, невольно подсчитываю: ему лет тридцать пять, из них восемь – он в Чикаго. Пшеничные, аккуратно подстриженные волосы, маленькие, но всегда какие‐то теплые, тигриного цвета глаза, прямой нос, большие руки, которым, я уже убедился, все под силу. Одет не