Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

даже клеймит попытки критиковать существующее общественное устройство, каким бы несправедливым оно ни было. Словесный поединок, в салоне или на бумаге, – это ее страсть, смысл существования, однако она и знать ничего не желает о свободе мнений и их выражения, которую философы, посещающие ее салон, полагают фундаментальной ценностью. Еще одной недопустимой темой для беседы она считает политику – в ее незрячих глазах нет ничего более вульгарного.

Госпожа дю Деффан жадно читает. Целыми часами, и днем и ночью, она читает сама или слушает, как ей читают, Монтеня (которого она так любит), Лабрюйера, Ларошфуко, Лафонтена, Сен-Симона, Расина, Шекспира, госпожу де Севинье, госпожу де Ментенон, Нинон де Ланкло, госпожу де Тансен, госпожу Риккобони и Вольтера. Всего Вольтера, снова и снова. Она терпеть не может природу, деревню, покой и провинцию, где родилась в 1696 или 1697 году в замке, расположенном близ Роанна, в сердце Бургундии, получив при рождении имя Мари де Виши-Шамрон. Для нее брак по любви был невозможен, и она заключила его с человеком равного ей положения, видя в замужестве залог своей женской свободы. Едва выйдя замуж, она объявила господину дю Деффану о своем непреодолимом желании жить как свободная женщина, не обременяя себя его обществом и как можно дальше от фамильного замка, то есть в самом сердце светского Парижа. Она, несомненно, свободна, но еще эгоцентрична, авторитарна, нетерпима, саркастична, а то и недобра.

Тысячи писем, написанных госпожой дю Деффан, позволяют воссоздать аристократическую, светскую, литературную и культурную жизнь эпохи, близящейся к своему концу. Она превращает переписку в настоящее искусство жизни.

В возрасте 45 лет госпожа дю Деффан обнаруживает у себя опухоль груди. Она отправляется в нормандский Форж, на воды, и проводит там все лето 1742 года. За это время она пишет не менее 13 длинных писем своему любовнику, президенту[5] Эно, играющему важную роль при дворе и в столичной светской жизни. Он близок к королеве Марии Лещинской и пользуется всеобщей любовью благодаря своей невероятной эрудиции, учтивости и, конечно, остроумию. Этот выдающийся муж непостоянен. Госпожа дю Деффан очень увлечена им, но в переписке, как и в жизни, не желает этого показывать. Письма позволяют ей держать дистанцию и пресекать любые сентиментальные порывы; они наполнены светскими анекдотами, едко набросанными портретами, язвительными замечаниями. По ее возвращении в Париж влюбленные со временем становятся хорошими друзьями.

Форж, понедельник 2 июля 1742 года

Я сей час только приехала в Форж без малейших происшествий, не успев даже как следует устать, – но не думайте, что мне удалось поспать этой ночью и что сегодня с восьми утра, когда мы выехали из Жизора, и до самого нашего приезда нас не растрясло в пути как следует – просто-напросто от Парижа до Форжа не более 15 часов езды. Вчера мы проделали 17 лье за 9 часов, сегодня – 11 за 6,5 часа; дороги в это время года совершенно безопасны, но я охотно верю тому, что зимой по ним невозможно проехать. Вчера я смогла поесть лишь за час до полуночи и весьма досадовала на то, что не взяла с собой в дорогу пулярок, поскольку в Жизоре мы нашли лишь несколько скверных яиц и кусочек телятины, твердый как камень; и хотя я была очень голодна, но съела мало и так же мало спала, пытаясь это переварить. Однако то, чего я опасалась, так и не случилось, а посему мое путешествие совершилось весьма благополучно. Но поговорим о предмете куда более любопытном – о моей спутнице [маркизе де Пикиньи]. Боже правый! До чего же она мне противна! Эта женщина положительно не в своем уме: ест в любое время дня и ночи; в Жизоре она завтракала холодной телятиной в восемь утра; в Гурне набросилась на хлеб, размоченный в горшке (таким кормят свиней), потом съела кусок бриоши, а следом три довольно внушительных печенья. Не успели мы приехать – была всего лишь половина третьего, – как она пожелала отведать риса с мясным рагу. Ест она, словно мартышка, руки у нее точь-в-точь обезьяньи лапы, и болтает без умолку. Она притязает на то, что имеет воображение и смотрит на все совершенно по-своему, а поскольку мыслям ее недостает новизны, то заменяет это странностью их выражения, заявляя, что она просто-напросто ведет себя естественно. Она объявляет мне обо всех глупостях, которые взбредают ей в голову, уверяя, что желает лишь угодить мне, а я опасаюсь, как бы мне самой не пришлось ей угождать; однако я вовсе не намерена допустить, чтобы это повредило моему распорядку. Она скупа и бестолкова, и похоже чванлива, – в общем, неприятна мне до крайности. Она собралась было расположиться в моей комнате, чтобы отобедать, но я сказала ей, что должна написать письмо; я любезнейше просила ее передать госпоже Ларош, в какие часы, где и что именно она желает есть, прибавив, что и сама рассчитываю располагать такой же свободой, – а посему я буду ужинать рисом и цыпленком в восемь часов. Дом у нас милый, и моя комната довольно красива, а кровать и кресло утешат меня во многих печалях. Вот и все, что я могу вам сегодня поведать. Неподалеку от Форжа мы встретили двух господ, которые возвращались с вод.

Мне сказали, что тут есть некий господин де Соммери и еще один человек, имени которого не знают. Вполне может статься, что этот господин де Соммери окажется другом господина дю Деффана (мне известно, что так зовут одного из его друзей), а этот аноним – самим господином дю Деффаном [ее мужем]. Вот было бы забавно; я сообщу вам об этом с первой же почтой. Я очень нуждаюсь в том, чтобы вы обо мне вспоминали и доказывали это длинными письмами, которые будут подробно сообщать мне о вашем здоровье. Но я не стану сердиться, если вы решите не описывать столь же пространно свои развлечения; расстояние в 28 лье – слишком плотная завеса, чтобы надеяться что-то за ней увидеть. Кроме того, я засунула голову в торбу, как извозчичья лошадь, и помышляю только о водах. Прощайте, я долго не увижу вас и сержусь на это больше, чем готова себе признаться.

В начале 1752 года госпожа дю Деффан сталкивается с первыми симптомами надвигающейся слепоты, которая будет неумолимо прогрессировать. Для нее это жестокий удар. Собрав последние силы и надеясь (тщетно) замедлить развитие болезни, она решает некоторое время пожить в родовом замке Шамрон, расположенном в бургундской глуши. Эта женщина, которая так ненавидит провинциальную жизнь и деревню, надеется