Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный... - Константин Сивков

чувствуешь, что это царь пишет к своему подданному; получается впечатление, что переписку ведут обыкновенные люди, занятые одним большим и важным делом, которое стоит у них на первом плане. Эта простота сказывается как в общем тоне и характере писем, так и в их внешнем облике. «На подписях, — писал однажды Петр Апраксину, — пожалуй, пишите просто, также и в письмах, без великаго»; в другой раз он упрекал Апраксина за то, что тот писал «с зельными чинами, чего не люблю, а тебе можно знать, для того, что ты нашей компании, как писать». Обращения Петра в заголовках писем очень кратки и просты: Her, Мудер. Sür, Grotvader, господин, генерал, Her Admiral и т. п. Лишь в письмах к родственникам он бывал пространнее в обращениях: «Многомышленная тетка и матка (так он называл Екатерину), здравствуйте!» или «Катеринушка, друг мой, здравствуй», да в письмах к Меншикову обычные сухие, официальные обращения заменяются такими, как «мейн герценкин[4] (с надписью иногда на конверте: «отдать Алексаше»), «мейн липсте фринт»[5] и т. п.

Петр редко изменял основному тону своих писем — деловитому, простому, но в то же время и несколько сухому. Лишь в немногие минуты отдыха он позволял себе повеселиться, и тогда письма, написанные в эти моменты, полны юмора и остроумия — хотя и грубого. Так, например, 24 марта 1706 года Петр писал Меншикову из Петербурга: «Сего дни по обедни первое были в вашем дому и разговелись, и паки при скончании сего дня паки скончали веселие в вашем дому. Воистину, слава Богу, веселы, но наше веселие без или от вас, яко брашно без соли. Лизет Даниловна (любимая собака Петра. — К. С.), лапку приложа, челом бьет… Протодиакон Петр» и т. д. В ноябре того же года после известия о Калишской победе[6] он писал Меншикову: «Уже сей третий день, как празднуем и ныне станем в вашем доме обедать и про ваше здоровье пить; мочно знать и по письму… Писано в вашем доме, принося жертву Бахусу довольную, а душею Бога славя».

Юмористическая нота звучит иногда и в письмах Петра об одержанных им победах. Так, в одном из писем он сообщает, что прибывшая артиллерия будет отдавать шведам «контр-визит»; жене он в августе 1708 года писал: «Правда, что я, как стал служить, такой игрушки не видал; однако ж, сей танец в очах горячего Карлуса изрядно стонцовали; однако ж больше всех попотел наш полк»; в сентябре 1722 года Петр прислал из Дербента сенату шутливую реляцию; в ней сообщалось, например, что во время следования из Астрахани корпуса под начальством генерал-майора Кропотова{10}«дорогою все видели смирно, и от владельцев горских принимаемы приятно лицом (а сия приятность их была с такой их воли, как проповедь о Божестве Христове реченное, что нам и тебе Иисусе Сыне Бога живого)». Неприятель атаковал в первый раз 19 августа, «которому гостю зело были рады (а особливо ребята, которые свисту не слыхали) и, приняв, проводили его кавалерию и третьею частью пехоты до его жилища, отдавая контр-визит, и, побыв там, для увеселения их сделали из всего его владения фейерверк для утехи им (а именно: сожжено в одном его местечке, где он жил, с 500 дворов, кроме других деревень, которых по сторонам сожгли 6)…»

Зато в момент гнева Петр был грозен и груб, всякое неповиновение или нарушение приказа вызывало жестокую кару с его стороны. Письма отразили и эту черту его характера. «Дурак», «дурость», «плут», «скот» — вот обычные слова в письмах, написанных в состоянии гнева; «смотри, шеею заплатишь» — вот обычная угроза в них. В письме к кесарю кн. Ромодановскому{11} от 22 декабря 1699 года он сделал такую приписку: «Зверь! Долго ль тебе людей жечь? И сюды раненые от вас приехали. Перестань знатца с Ивашкою[7]: быть от него роже драной», а Мусину-Пушкину{12}18 июня 1707 года он писал: «Зело удивляюсь тебе, понеже я чаял, что есть ум в вас, а ныне как вижу, что скота глупее». Но гневом своим Петр преследовал не личных врагов, а нарушителей общего блага; чувство личной мести ему было чуждо. В этом отношении характерен совет, который Петр дал кн. В. В. Долгорукову{13} в письме от 7 мая 1708 года по поводу Булавинского бунта[8]: «Еще вам зело надлежит во осмотрении иметь и с теми, которые воровству Булавина не пристали, или хотя и приставали, да повинную принесли, чтоб с оными зело ласково поступать, дабы (как есть простой народ) они того не помнили, что ты станешь мстить смерть брата своего[9], что уже и ныне не без молвы меж них, чтоб тем пущево чего не учинить…»

Что касается грубости Петра, то она проявляется не только в письмах, вышедших из-под его пера в минуту гнева; мы найдем ее и в других письмах, но только эта грубость иного рода — это грубость чувств, грубость житейских отношений; она ясно выступает, например, в его письмах к жене. Он касается в них таких интимных вопросов жизни и касается так грубо, что на этом фоне такие выражения, как в письме из-за границы от 19 сентября 1711 года: «А мы, славу Богу, здоровы, только с воды (Петр лечился на водах. — К. С.) брюхо одуло, для того так поят, как лошадей» — кажутся вполне литературными оборотами.

По своему построению речь Петра в его письмах по большей части очень проста, но иногда он разнообразит ее пословицами — русскими и иностранными, или какими-нибудь образными выражениями; в них, правда, нет поэзии (как нет ее и во всем, что вышло из-под пера царя-преобразователя), но зато много силы и меткости. В этом нельзя отказать, например, таким выражениям: «увяз швед в Польше», «Борис Петрович (Шереметев. — К. С.){14} в Лифляндах гостил изрядно-довольно», «въехать в рот неприятелю», «Сею доброю ведомостию[10] (что уже крепкая падушка Санкт-Питербурху устроена чрез помощь Божью) вам поздравляю». Иногда он прибегает к игре слов: «Нарву, которою 4 года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало» и т. п. Но вообще оборотов витиеватой, тем более церковной речи в письмах Петра мы найдем немного. Он дает, правда, иногда цитаты из Священного Писания (они попадаются иногда в письмах шутливого характера), но лишь в немногих письмах к патриарху Адриану{15}можно отметить несколько напыщенный, торжественный тон; в этом случае он, по-видимому, считался с личностью адресата и делал уступку старине. Но вообще значительной разницы в слоге его писем в зависимости от личности адресата незаметно.