Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов

совещании 3 ноября 1905 года он предложил, чтобы «Наша жизнь» заняла «определенное место между конституционно-демократической партией и социал-демократической», поскольку «от конституционных демократов нас отличает близость к социализму». Вместе с тем Рыкачев подчеркивал и важнейший пункт идеологических расхождений редакции «Нашей жизни» с революционными партиями – признание сподвижниками Рыкачева «огромной роли интеллигенции и культуры». «Умеренных – большинство», – так определил он преобладавшее среди коллег политическое настроение. Рыкачев занес в дневник и пожелание одного из членов редакции (очевидно, близкое и ему самому), чтобы их издание сохраняло по возможности внепартийный характер: «…газеты могли бы быть и вне определенных партий, выставив общий идеал, например – справедливость, свободу».

Широкий разброс мнений (даже в одном политическом лагере) практически по всем насущным вопросам русской жизни, преувеличенные амбиции и самонадеянность политических лидеров, своеобразие крестьянской психологии и в целом низкий уровень культуры и образования в стране – эти явления, по мнению Рыкачева, ставили под вопрос решение труднейшей задачи: организации масс в целях созидательной работы над «обустройством России». Сомнительной показалась эта идея, поставленная во главу угла кадетской партией, и члену редакции «Нашей жизни» Г.А. Ландау, который полагал, что «все оперируют с фикциями. Все программы – фикции. И эта организация масс – тоже иллюзия. В действительности весь процесс совершается стихийно, и так же стихийно будет продолжаться дальше…»

Основания для подобного пессимизма Рыкачев находил в поведении самого крестьянства. С одной стороны, I Дума, где «настоящих крестьян было немного», все же внушала смутную надежду на их участие в демократических преобразованиях: «большинство крестьян остались беспартийными, но к правым не примыкали». Вместе с тем Рыкачеву не раз приходилось испытывать тягостное, противоречивое чувство, слыша от своих коллег и близких «презрительные отзывы о мужиках». «Прокопович рассказывал, что мужики говорили ему: еще барину мы в крайнем случае поверим – может быть, среди них и найдется честный, а своему брату-мужику – никогда не поверим (это по поводу организации будущих землеустроительных органов при проведении аграрной реформы), – среди нас одного не найдется, который бы не продал нас за го рублей», – записал Рыкачев в дневнике 12 марта 1907 года. «Крестьяне гораздо выше прошлогоднего, но все же ужасны, – делился один из знакомых Рыкачева своим впечатлением о посланцах русской деревни во II Думе. – Опять каждый старался провести самого себя. Главный мотив – 10 р. суточных… Бегали от социал-революционеров к Союзу русского народа – и тех, и других просили о поддержке. Член Думы Половинкин был в Союзе русского народа, а теперь – социалист-революционер. По-прежнему гипнотизированье мыслью о земле. И неустойчивы ужасно – когда собрание послало срочную телеграмму Столыпину с протестом и решило не расходиться до получения ответа, огромное большинство крестьян из робости ушло». «В частном разговоре поразила меня легкость, с которой и Пешехонов, и Прокопович говорили, что крестьяне-депутаты дорожат своим депутатством больше всего из-за го р. суточных, что ради этой десятирублевки они на выборах все забаллотировали друг друга, и все хотели быть выбранными, и теперь будут послушны и умеренны, только бы сохранить свои 10 р. в день!» – записал Рыкачев в дневнике 24 апреля 1907 года. Однако и сам он после поездки в Ярославскую губернию летом того же года замечал: «Вся эта мужицкая атмосфера – грустного характера. Праздник приходский произвел тяжелое впечатление: народ, который не умеет веселиться, не умеет пить – плох. Не умеет ничего придумать, кроме безобразного взаимного угощения дикарским спиртным пойлом!»

Впрочем, в своем стремлении уяснить истинное положение дел в русской деревне исследователь не склонен был ограничиваться личными бытовыми впечатлениями. В 1906–1910 годах Рыкачев как сотрудник Вольного экономического общества (секретарь III Отделения сельскохозяйственной статистики и политической экономии) участвовал в обработке данных специальной анкеты об аграрном движении в России в 1905–1906 годах и составил сводку «Приозерные губернии (Псковская, Новгородская, Олонецкая, С.-Петербургская)», опубликованную в книге «Аграрное движение в России в 1905–1906 годах» (СПб., 1908. Ч. i). Наблюдая за противоречиями общественного и хозяйственного развития России в период столыпинских преобразований, Рыкачев замечал и постепенные перемены к лучшему в крестьянской жизни. «Мне хочется работать на пользу деревенской России, хочется участвовать в намечающемся возрождении деревни и земледелия», – записал он в дневнике го июля 1914 года, незадолго до своей трагической гибели.

Рыкачев ясно отдавал себе отчет в том, что на данном историческом этапе оппозиция, стремясь оказывать влияние на политику правительства, не может рассчитывать на поддержку «снизу», а значит, должна опираться прежде всего на собственные силы. В то же время, осознавая ограниченность этих сил, он призывал сторонников прогресса к объединению. «Сила оппозиции – в единстве», – именно в этом он видел «мораль» событий Кровавого воскресенья 9 января 1905 года: «Россия земская, интеллигентская, рабочая добилась народного представительства, и вся оппозиционная Россия победила потому, что говорила и действовала заодно…»

Тему для своей брошюры «Вопрос об отмене смертной казни в Государственной думе» (М., 1906) Рыкачев выбрал именно потому, что, по его мнению, решение данного вопроса, поставленного одним из первых в повестку дня думских заседаний, вполне могло послужить делу объединения оппозиции. Он был убежден в том, что «смертная казнь возмущает совесть больше, чем простое убийство»; «народ хочет отмены смертной казни… потому что в нем меньше злобы и низких чувств, чем думали и думают про него бывшие хозяева русской земли. Смертная казнь умрет, когда уйдут с дороги русского народа его бывшие владыки и поработители».

Мысль о «возможности концентрации всех интеллигентных и культурных сил на почве борьбы с отмирающей кружковщиной и некультурностью» не покидала Рыкачева и в период выборов во II Думу. Тогда он поддержал идею образования «левого блока», представлявшуюся ему «знамением времени» еще накануне созыва первого русского парламента. С тех же пор среди его единомышленников в этом вопросе были и Е.Д. Кускова с С.Н. Прокоповичем. «Нужно организовать левую оппозицию кадетам, как среди левых элементов Государственной думы, так и в общественном мнении, поскольку «это необходимо, чтобы тянуть кадетов налево», – приводил Рыкачев в своем дневнике слова Прокоповича. «Очевидно, есть какая-то роковая необходимость для русского интеллигента – быть левее кадетов, хотя еще не найдены для этой инстинктивной потребности подходящая программа и логическое оправдание», – делился он размышлениями по этому поводу со своим близким другом Д.В. Философовым.

Вместе с тем с самого начала работы II Думы Рыкачеву стало ясно, что ставка на левых не оправдала себя. Его интерес к парламентским дебатам неуклонно ослабевал. Главную проблему он видел в том, что «у левых в Думе совсем нет людей – ни руководителей, ни знатоков в тех или других вопросах законодательства». Все больше досадовал он и на