Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

мне, что я получу степень магистра с отличием, если с меня снимут требование по французскому языку. [Вулф поступил в Гарвард, не имея зачетов по французскому языку, и поэтому был обязан сдать экзамен по французскому А или сдать вступительный экзамен по элементарному французскому с оценкой не ниже С, прежде чем получить степень магистра. Он сдал этот экзамен в июне 1921 года, но получил оценку всего 60. Поэтому он снова сдал его в мае 1922 года и прошел его удовлетворительно]. Я уверен, что его счастье не сравнится с моим. Я получил известие только об одном курсе – но это тот самый курс, который мне нужен. По их щедрости я получил оценку «А», хотя вряд ли осмелился бы так хорошо себя оценить. До сих пор я получил только одну четверку, и это была четверка с плюсом в прошлом году на семинаре. Остальные оценки – пятерки. Когда год закончится, я не только пройду четыре курса, необходимые для получения степени, но и получу зачет еще за два». [Остальные курсы, необходимые для получения степени магистра, он прослушал в 1920-21 годах и в Летней школе]. Всего шесть. Это не считая французского. Мой второй год в Мастерской не засчитывался для получения степени, так как в зачет может идти не более одного курса композиции, и, конечно, 47 последних лет пошли в минус.

Я читаю запоем. Попробую дать представление о моих подвигах, я вообще обожаю подсчитывать количество жертв моей библиомании, хотя, судя по всему, мне так никогда и не стать действительно образованным человеком. Сегодня воскресенье. Вчера вечером взялся за «Негасимый огонь» Уэллса [Вулф восхищался модернизированной сагой об Иове Г. Уэллса «Неугасимый огонь» (1919) и взял за основу «Старую школу», одну из своих ранних пьес, написанных в Гарварде. (Рукопись сохранилась лишь в виде фрагментов)] и сегодня закончил. Уэллс из тех немногих сегодняшних писателей, на которых не жалко тратить время, он очень вдохновляет. Может, Уэллс и не глубок, но в нем есть удивительная основательность. Он безусловно, не из тех, кого Эмерсон называл «первооткрывателями», но его творчество – живое свидетельство пользы широкого и глубокого образования в воспитании первоклассного интеллекта. Но продолжим подсчёты. Днём я отправился на прогулку, а потом прочитал половину Свифтовой «Сказки о бочке». Вечером прочитал два эссе Эмерсона, а до отхода ко сну надеюсь закончить превосходную биографию Александра Поупа, написанную Лесли Стивенсом. [Лесли Кларк Стивенс (1832–1904) – английский писатель, автор биографии «Александр Поуп» (1880)] Похоже я совершаю большую ошибку, пытаясь проглотить все сливы сразу. Такое чтение, вместо того чтобы умиротворять, разожгло во мне вулкан средних размеров. Словно призрак, брожу я между полок здешней библиотеки и не могу утихомирится. Я постоянно отвлекаюсь от того, что читаю, задумываясь о мыслях тех, кого я очень хочу прочитать. Рассказываю вам об этом столь подробно, потому что это может дать вам представление о сражении, разгоревшемся во мне, – непонятно только, между какими силами. Из-за этой войны я не могу спокойно писать. Нет, нет – желание писать не отпускает меня по-прежнему, но в меня вселился какой-то бес, который всё время нашептывает: «Погоди, не сейчас, может, через два, три, четыре года… Тогда ты наберешься сил…» Но это же безумие! Если так будет продолжаться дальше, огромный камень моего невежества обрушится и раздавит меня в лепёшку.

Прозрачная мудрость Эмерсона придаёт мне силы. Сегодня ещё раз перечитал его эссе о книгах.

[Часть письма отсутствует]

…со смертью». Понятно, что имеется в виду: драматургия не умеет правильно передавать высшие мгновения нашей жизни. Но так ли это? Лично я не знаю, какой другой вид искусства превосходил бы здесь драму. Самое интересное в «Лилиом» [Пьеса 1909 года, венгерского драматурга Ференца Мольнра (1878–1952) поставленная в Нью-Йорке в 1921 году] состоит в том, что пьеса эта приобретает дополнительное измерение после того, как главный герой совершает самоубийство. Следующая сцена – небольшой суд над самоубийцами (каким он представляется герою). Но больше ничего рассказывать не буду. В сценах, где герой умирает, много юмора, даже фарса, а в эпизоде на небесах вообще многое от балагана, но почему бы и нет?! Если внимательно присмотреться к человеческому существованию, становится очевидно, насколько это сложная штука. Грубые полицейские в «Лилиом» вытаскиваю умирающего героя на площадь и, пока он стенает в агонии, рассуждают о жаре, ругают комаров, низкое жалование и так далее.

Добавлю ещё один мрачный штрих из собственных воспоминаний. Несколько лет назад умер мой брат [Бен] и мы с Фредом пошли в похоронную контору взглянуть на него. Нас встретил хозяин, сладкоречивый, набожный тип, он пригласил нас пройти в заднюю комнату и предложил немножко подождать – так художник просит подождать друзей, пока он готовит правильное освещение для своего холста. Затем нас пригласили в зал, где мы увидели Бена. Мы стояли, смотрели, а владелец похоронной конторы говорил не закрывая рта. Он гордился своей работой. Он считал что это самый настоящий шедевр, что он затмил всех своих коллег. С упоением художника он стал объяснять нам нюансы, якобы свидетельствовавшие о том, что работал истинный мастер своего дела. Это было уж слишком. Меня вдруг охватил приступ неудержимого смеха. Разумеется, это была нервная реакция, но ничего не мог с собой поделать, да и теперь, вспоминая этот эпизод, не могу сдержать улыбки.

Именно поэтому я всегда защищаю от нападок сэра Джеймса Барри. По-моему, на сегодня это наиболее значительный представитель англоязычной драмы, и прежде всего потому, что он продолжает великие традиции классиков. Но здесь это звучит ересью, ибо кое-кто из моих молодых и весьма критически настроенных друзей считает его сентиментальным. Какая ерунда! Не любопытно ли, что академическая критика испуганно отворачивается от произведений, вызывающих непосредственный эмоциональный отклик? Когда бы я ни читал Барри [речь идёт об английском драматурге Джеймсе Барри (1860–1937), автора пьесы «Питер Пен» (1904)], его пьесы всегда рождают у меня «это смешанное чувство». Он не пытается ничего доказать (и слава богу), но, как Шекспир и другие «старики», он интересуется людьми, а не проблемами организации труда. Именно поэтому я не сомневаюсь, что его пьесы переживут творения многих его коллег, во все времена люди умели понимать и ценить переживания других людей. Скептикам я рекомендую перечитать «Троянок» [трагедия Еврипида, 415 год до н.э.]. Вот что такое вечное, общечеловеческое начало в драме. Условия жизни, о которых Голсуорси писал в «Схватке», уже меняются и через двадцать лет у нас будут проблемы в связи с организацией труда, но они