Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I - Эмма Гольдман

типографскую работу. Федя же уехал обратно в Нью-Йорк — работы в Нью-Хейвене для него не нашлось. Наша пропагандистская деятельность давала свои плоды: на лекции приходили толпами, бойко расходилась анархическая литература, а у Freiheit появилось много новых подписчиков. Но активную, интересную жизнь вскоре потревожили печальные события. Ещё в Нью-Йорке Анна заболела, а теперь ей стало ещё хуже — проявились симптомы чахотки. Одним воскресным вечером, когда Мост завершал свою лекцию, Елена разрыдалась без видимой причины. Наутро она призналась мне, что любит Моста и уедет в Нью-Йорк, потому что не может жить от него вдалеке.

Сама я в последнее время редко оставалась с Мостом наедине. Он приходил к нам после лекций, но вокруг всегда были люди, и вечером он уезжал в Нью-Йорк. Иногда Мост звал меня в Нью-Йорк, но такие встречи обычно заканчивались скандалом — он настаивал на более тесных отношениях, которых я не могла допустить. Однажды он разозлился и заявил, что больше не будет уговаривать меня — он может «заполучить Елену, когда пожелает». Я решила, что он шутит, пока не услышала признание от самой Елены. Теперь мне стало интересно, на самом ли деле Мост любит её.

В следующее воскресенье Мост пообедал у нас дома, и мы отправились на прогулку. Я попросила рассказать, что он чувствует к Елене. «Это смешно, — ответил он. — Девочке просто нужен мужчина. Она думает, что любит меня — уверен, ей сгодится и любой другой». Такая мысль возмутила меня: я хорошо знала Елену, она была не из тех, кто отдаётся первому встречному, на что и намекал Мост. «Она жаждет любви», — возразила я. Мост цинично рассмеялся. «Любовь, любовь — всё это сентиментальная чепуха! — воскликнул он. — Есть только секс!» Значит, Саша оказался прав — Мост видит в женщинах только самок. Получается, и меня он воспринимает так же.

Я давно поняла, что Мост привлекает меня не физически. Меня поражали его интеллект, блестящие способности и особая, противоречивая личность; я принимала близко к сердцу те страдания и преследования, которые он перенёс, хоть и возмущалась порой многими чертами его характера. Мост обвинял меня в том, что я холодна и не люблю его. Как-то раз во время прогулки по Нью-Хейвену он начал особенно настойчиво склонять меня к близости. Мой отказ разозлил Моста, и он разразился гневной тирадой в Сашин адрес: ясно как божий день, что я больше люблю «этого надменного русского еврея», который осмелился привлекать его, Моста, к ответу и учить революционной этике! Мост сказал, что критика «молодого дурачка, не знающего жизни», ему безразлична, но он безмерно устал от такого положения дел, поэтому и помогает Саше уехать в Россию, подальше от меня. Мне пора выбрать кого-то одного из них.

Я и раньше чувствовала тайную непримиримость между ними, но Мост никогда не позволял себе говорить о Саше в таких выражениях. Это задело меня за живое. Я забыла о всех заслугах Моста и думала только о том, что он посмел напасть на моего дорогого, необузданного, вдохновенного мальчика. Я хотела, чтобы все вокруг узнали о моей любви к «надменному русскому еврею» — эти слова Моста я повторила с особенной яростью. Я тоже русская еврейка. Неужели анархист способен опуститься до антисемитизма? И как Мост смеет желать, чтобы я принадлежала ему полностью? Я что — вещь, с которой можно делать что угодно? И это называется анархизм? Саша говорил правду: Мост уже давно перестал быть анархистом.

Мост молчал. Через некоторое время я услышала стон: его будто бы издавало раненое животное. Мой взрыв эмоций закончился так же внезапно, как и начался. Мост ничком повалился на землю, его руки были судорожно сжаты. Внутри меня боролись разные чувства: любовь к Саше, стыд за свои резкие слова, злость на Моста и глубокое сочувствие к нему. Он всё лежал и плакал как ребёнок. Я нежно поддерживала его голову. Хотелось сказать, что я испытываю к нему, но любые слова прозвучали бы тут банально. Мост поднял глаза и прошептал: «Mein Kind, mein Kind39, Саше так повезло, что ты его любишь. Интересно, ценит ли он это?» Он уткнулся в мои колени, и дальше мы сидели в тишине.

Вдруг рядом с нами раздался чей-то голос: «Эй, вы двое, вставайте! Занимаетесь любовью на людях? Придётся вас арестовать за нарушение общественного порядка». Мост пытался подняться, а меня сковал ледяной ужас — не за себя, а за него. Я понимала: если Моста узнают, то тут же заберут в участок, и назавтра газетчики раззвонят повсюду очередные сплетни. У меня промелькнула мысль выдумать какую-нибудь чушь и защититься ей от скандала. «Как хорошо, что вы наткнулись на нас, — сказала я. — У моего отца сильно закружилась голова. Я надеялась, что кто-то пройдёт мимо и поможет позвать доктора. Я могу рассчитывать на вашу помощь, джентльмены?» Эти двое разразились смехом. «Ага, конечно, отец! Ну, мегера, если твой отец даст нам пять долларов, то мы вас отпустим на этот раз». Я судорожно порылась в сумочке и нашла там пять долларов — мои последние деньги. Полицейские ушли, но их циничный смех продолжал стоять у меня в ушах.

Мост сел, распрямившись. Было заметно, что он изо всех сил старается скрыть улыбку. «Ты умница, — сказал он. — Но теперь я вижу, что никогда не стану для тебя кем-то большим, нежели отец». Тем вечером после лекции я не пошла провожать Моста на вокзал.

Рано утром меня разбудил Саша. У Анны случилось кровоизлияние в лёгкие. Поспешили вызвать терапевта — он сказал, что дело серьёзное и Анну нужно класть в больницу. Через несколько дней Саша отвёз её в Нью-Йорк. Я осталась в Нью-Хейвене улаживать наши дела. Грандиозный план создания кооператива провалился.

В Нью-Йорке мы сняли квартиру на Форсайт-стрит. Федя по-прежнему ретушировал фотографии пастелью — ему пока везло с заказами. Я опять работала на дому. Саша получил место наборщика в Freiheit и продолжал надеяться, что Мост поможет ему уехать в Россию. Они вместе составили запрос на финансирование, и мы с нетерпением ожидали на него ответа.

Я проводила много времени в офисе Freiheit. Все столы там были завалены европейскими журналами и газетами. Одна из них заинтересовала меня — немецкая анархическая еженедельная газета Autonomie, издававшаяся в Лондоне. Хотя её стиль и не шёл ни в какое сравнение с образностью Freiheit, мне показалось, что анархические идеи в ней излагаются убедительнее и яснее. Однажды я