Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I - Эмма Гольдман

(точнее сказать, за то время, когда нам удавалось остаться одним) я узнала о политической и экономической борьбе в европейских странах больше, чем за годы чтения. Мост знал революционную историю как свои пять пальцев. Он говорил о подъёме социализма во главе с Лассалем, Марксом и Энгельсом, о появлении решительно настроенной Социал-демократической партии, со временем погрязшей в политических амбициях, о различиях между социалистическими школами. Мост вспомнил и напряжённую борьбу социал-демократов (Маркс, Энгельс) и анархистов (Михаил Бакунин, секции романских стран — Испания, Италия, Франция) — их вражда в конце концов и погубила Первый интернационал.

О собственном прошлом Мост рассказывал увлекательно, но хотел узнать и о моих детстве и юности. Всё, чем я жила до приезда в Нью-Йорк, теперь казалось мне ­несущественным, однако Мост не соглашался со мной. Он настаивал, что раннее окружение и условия жизни существенным образом влияют на последующие годы. Ему было интересно, только ли чикагская трагедия пробудила во мне интерес к общественным проблемам — может быть, и впечатления детства оказали косвенное влияние?

Одна история школьных лет особенно заинтересовала Моста. Когда мне исполнилось восемь, отец решил, что я буду жить у бабушки в Кёнигсберге и там же ходить в школу. Бабушка владела парикмахерским залом — впрочем, им управляли три её дочери, а сама она торговала контрабандой. Отец довёз меня до Ковно, где нас должна была встретить бабушка. По дороге он назидательно объяснял, от чего ему придётся отказаться из-за ежемесячного выделения сорока рублей на мои нужды. Пойти я должна была в частную школу — отец не мог допустить, чтобы его ребёнок посещал Volkschule28. Он обещал сделать для меня всё, если я буду хорошей девочкой, стану усердно заниматься и слушаться учителей, бабушку, тёть и дядь. Но вместе с тем отец грозился, что никогда не заберёт меня домой, если ему пожалуются на моё поведение — тогда он приедет в Кёнигсберг и выпорет меня. В сердце прочно поселился страх перед отцом. Я даже не оценила заботливый приём бабушки и хотела лишь одного — чтобы отец быстрее уехал.

Бабушкина квартира была тесной: только три комнаты и кухня. Лучшую комнату занимали тётя и дядя, а я должна была спать вместе с младшей тётей. Мне никогда не нравилось делить с кем-то кровать — это был извечный камень преткновения между мной и Еленой. Каждый вечер мы спорили, кто ляжет у стенки, а кто — с краю: я всегда хотела спать с краю, там было свободнее. Мысль о том, что теперь придётся спать с тётей, угнетала меня, но другого места не оказалось.Мне сразу же сильно не понравился дядя. Я скучала по нашему просторному двору, полям и холмам; всё время я проводила в тяжком одиночестве. Вскоре меня отправили в школу: там я подружилась с другими детьми, и жить стало легче. Целый месяц всё было хорошо, но тут бабушке пришлось уехать на неопределённый срок — и почти сразу же начались мои хождения по мукам. Дядя настаивал, что нет смысла тратить деньги на обучение: сорока рублей еле-еле хватает на моё содержание. Тёти боялись этого домашнего тирана, и все их уговоры были тщетны: меня забрали из школы и заставили работать дома. Ранним утром я должна была подать булочки, молоко и шоколад на завтрак и потом до позднего вечера заниматься множеством дел: заправлять кровати, чистить обувь, драить полы и стирать одежду. Через некоторое время на меня взвалили и готовку. Но дядя всё равно оставался недоволен мной. Меня кидало в дрожь, когда он резко выкрикивал свои указания. День за днём я работала как проклятая и рыдала по ночам, пока не проваливалась в сон.

Я исхудала и побледнела. Стоптались туфли, истрепалась одежда, и некому было меня утешить. Единственными друзьями для меня стали две старухи — владелицы квартиры снизу — и сестра моей матери, добрая душа. Почти всё время она болела, а мне редко удавалось отлучиться, чтобы повидать её. Но две пожилые дамы часто зазывали меня к себе, поили кофе и угощали жареным миндалём, который я обожала. В кондитерской я всегда вожделенно смотрела на это лакомство, но чтобы купить хоть немного, требовалось десять пфеннигов — а их было неоткуда взять. Две новые «подружки» давали мне всё, что я хотела, даже цветы из своего прекрасного сада.

Я никогда не осмеливалась удрать к ним, пока дома был дядя. Дружелюбный приём старушек успокаивал мою больную душу. Они всегда встречали меня одними словами: «Na, Emmchen, noch immer im Gummi29?» Я носила огромные резиновые сапоги, потому что туфли уже совсем никуда не годились. Изредка меня отпускали повидать тётю Етту. Всякий раз она настаивала: нужно написать родителям, чтобы они забрали меня. Я не хотела и слышать об этом: слишком хорошо я помнила слова отца перед отъездом. Кроме того, ­бабушку ожидали со дня на день, а я была уверена, что она спасёт меня от ужасного дядюшки. Как-то днём я отдыхала от особенно тяжёлой работы и бесконечных поручений. Дядя зашёл на кухню и велел отнести по адресу ещё одну посылку. Я знала, что нужная улица очень далеко. То ли от усталости, то ли от ненависти к дяде я осмелилась сказать, что не дойду — у меня очень болели ноги. Тогда он ударил меня наотмашь и закричал: «Ты не отрабатываешь свой хлеб! Ты только ленишься!» Дядя вышел из комнаты, а я выбежала в коридор, села на ступеньки лестницы и разрыдалась. Внезапно я ощутила удар в спину. Я начала падать: ухватиться за перила не получилось, и я скатилась на пол. Грохот услышали сёстры и выбежали посмотреть, что случилось. «Das Kind ist tot!30 — кричали они. — Этот мерзавец убил её!» Они отнесли меня к себе в комнату, а я вцепилась в них и умоляла, чтобы меня не отдавали дяде. Вызвали доктора: переломов не было, но я растянула лодыжку. Меня уложили в постель и ухаживали за мной так, как никто и никогда раньше не ухаживал — кроме разве что Елены.

Старшая сестра, Вильгельмина, поднялась наверх с палкой в руках. Я не знаю, что она сказала дяде, но он больше не приближался ко мне. Я наслаждалась обществом своих любимых благодетельниц, проводила солнечные дни в их саду и до отказа ела жареный миндаль.

Вскоре приехали отец с бабушкой — тётя Етта послала им телеграмму. Отца ошарашил мой вид, он даже обнял меня и поцеловал. Такого я не помнила с четырёх лет. Бабушка