Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм

Пишет Ремарк для своего журнала и мини-эссе. О разнообразных видах досуга и спорта, о тенденциях в моде, об автомобилях и лодках, о косметике и прочих средствах ухода за телом, особенно женским. Поэт в роли агитатора на рынке! Он восхищается административным зданием фирмы, построенным по проекту архитектора Петера Беренса («спокойные плоскости в благородной архитектонике»), и славит ни с чем несравнимые изделия своего работодателя: «...образ действительно элегантного, стильного автомобиля немыслим без черно-белых кордовых шин фирмы “Континенталь”: ведь именно они, сработанные в расчете на максимальную целесообразность и износостойкость, придают автомобилю в конечном итоге великолепный внешний вид». Не менее красноречив он и в восхвалении крупногабаритных и массивных шин из эластика. «И не забудем: водителю уличный костюм, в сущности, не нужен. И вообще: разве не режет нам глаз вид человека, несущегося на своем бензиновом коне в визитке с развевающимися фалдами? Зато вы не пожалеете, купив одежду фирмы “Континенталь”! Мы изготавливаем ее для самых разных случаев: от тончайших пылезащитных костюмов до очень плотных кожаных курток». Не хуже опытного диалектика он доказывает всем, кто считает рекламу делом в принципе убыточным, как глубоко они заблуждаются: «Не раз и не два доказано, что благодаря рекламе товар становится не дороже, а, наоборот, дешевле. Дилетанты полагают, что затраты на рекламу прибавляются к издержкам производства и делают товар дороже, но в их суждениях верна только предпосылка, вывод же ошибочен. Целенаправленная реклама всегда рождает повышенный спрос, а значит, и повышенный оборот. В результате накладные расходы предприятий торговли и торговые издержки распределяются на большее количество товара, и издержки производства снижаются». Коммерсантам, важной рекламной аудитории «Эха Континенталь», он объясняет, какую выгоду они имеют, покупая продукт, достоинства которого он раскрывает в своих текстах: «С другой стороны, хорошо разрекламированный фабрикат укрепляет доверие публики к продавцу». Господин редактор явно стоит своих денег.

Перед ним открывается большой мир: фирма командирует его в Италию, Англию, Бельгию, на Балканы, в Турцию и Швейцарию. Но выход за пределы провинциальной Вестфалии влечет за собой и фатальные последствия: Ремарк начинает пить. Быть может, чтобы преодолеть неуверенность, скорее приспособиться к жизни в новых условиях. Джулия Гилберт, американская исследовательница жизни Ремарка, рассказывая об этих командировках, замечает: «Молва о нем постепенно распространяется в известных районах, домах и увеселительных заведениях многих европейских городов. К “ночным бабочкам” он питал искреннюю симпатию». Подобные пассажи охотно проглатываются читателем и легко дополняют образ прожигателя жизни. Однако едва ли эротические эскапады рядового коммивояжера могли стать притчей во языцех в масштабах континента.

Важнее, безусловно, другое: пока Ремарк разъезжает по Европе, в газетах и журналах появляются его рассказы, зарисовки, рецензии. Среди изданий, предоставляющих ему свои страницы, такие известные, как «Югенд», «Берлинер лебен», авангардистский «Штёртебекер», «Ганноверше курир», «Тюрингер альгемайне цайтунг», «Гамбургер фремденблат». Несколько его вещей публикует даже амбициозный «Берлинер тагеблат». Это, несомненно, вдохновляет Ремарка. Но говорить о журналистской, тем более писательской карьере можно лишь с большой натяжкой. Ситуация не скоро изменится и в Берлине. Ремарк уже в состоянии зарабатывать себе на хлеб писательским трудом. Но его не отнесешь к корифеям немецкой публицистики веймарского периода.

До нас дошло около ста ремарковских работ той поры. Они неоспоримо свидетельствуют о переломе в его творчестве. Неоромантические мечтания уступают место реалистическим сюжетам. Заметны проблески здравого цинизма, его герои уже не умирают красиво, они расстаются с жизнью деловито. «Тощий не мог понять, ирония это или что-то другое. Он выстрелил, и Клерфейт медленно упал. Лицом в песок. Там он и остался». Его фразы теряют сконструированную обстоятельность, их нередко фальшивую, искусственную тональность. Ремарк находит новые, модные темы, действие часто происходит в дальних странах, он рассказывает о драме ревности, разыгравшейся в пустыне, о путешественниках, курящих опиум в Китае, о мошенниках-инкассаторах, об отчаянно смелых исследователях Арктики. Герои его историй уже не скроены на одно лицо, они отправляются на поиски своей идентичности, своего места в большом, зачастую враждебном мире. Их встретишь и в Бейруте, и в Рио-де-Жанейро. Автор, выросший в тесноте маленького городка, пером компенсирует свою тягу к заморским просторам и приключениям. В коротких новеллах ему иногда удается создать атмосферу напряженного ожидания, которая станет характерной чертой его больших романов и обеспечит им успех. В Ганновере он пытается примкнуть к литературным течениям послевоенных лет, в его прозе тоже повеяло «новой деловитостью». «Американизм», наложивший мощный отпечаток на «золотые двадцатые», оставляет свой след и в текстах молодого честолюбивого автора, в философских диалогах и отступлениях у него теперь больше живой конкретики.

«Романтизм умер», — возвещает Ремарк в одном из эссе для «Эхо Континенталь», хотя в голосе его явственно чувствуется ностальгия. «Мы еще любим давно знакомый нам звук почтового рожка, слегка грустим, вспоминая о золотых днях юности и легкокрылых мечтаний; мы еще можем вместе с Эйхендорфом почувствовать очарование тихой лунной ночи с плеском воды в фонтане и шепотом влюбленных в укромной беседке; вместе со Штормом и Раабе мы еще можем вернуться в тот маленький городок, где жизнь течет спокойно и неторопливо, где поэты обитают в мансардах, а шпицвеговские[28] оригиналы в цветастых шлафроках мирно покуривают табак, поливают фуксии и ухаживают за кактусами; где во дворах и старых домах еще есть живописные уголки с мерцающей аурой покоя и ясности. Но все это создано прошедшим временем, это его прощальный отзвук, а не знак новой эпохи».

Завсегдатай оснабрюкского «приюта грёз» оказался в кружке постдадаистов, которые регулярно собираются в главном городе Нижней Саксонии, чтобы скрестить шпаги в словесных баталиях. К каталогу «Группы К», устраивающей художественные выставки в залах Общества имени Кестнераp[29], он пишет предисловие. Издатель-авангардист Пауль Штегеман ценит его как рецензента, давая возможность публиковаться в «Штёртебекере». Ганновер переживает расцвет самых разных видов искусства, провинцией его никак не назовешь.

Бухгалтер Йозеф Детеринг, герой одного из рассказов Ремарка, на протяжении двадцати восьми лет исправно ходил на работу по одной и той же длинной, пыльной улице, пока однажды, замедлив шаг, не сделал вдруг для себя поразительное открытие: а ведь он никогда и не жил на этом свете. И тогда он бросается в объятия природы, вдыхает запах цветов, слышит взволнованный шум леса, встречает вечером людей, отмечающих какой-то праздник, склоняется над девичьим ртом, сам не понимая, как это вышло, видит у своих ног освещенный луной тихий лесной пруд, а затем и отражение своего лица в нем — отражение такой неумолимой силы, что рука не может не отделиться от последней опоры... И нет у Ремарка в этой истории ни спасительного преображения, ни парения в небесах, а есть злое обвинение, предъявленное бездушной, разрушающей нас действительности. «Йозеф Детеринг осознал, что видел мир по утрам только в воскресные дни. Никогда он не видел мир в понедельник в девять утра или в четверг — в одиннадцать. У него появилось чувство, что он упустил что-то очень важное».

Зарисовка в пол-листа под названием «Натюрморт», напечатанная 2 июня 1923 года в «Берлинер тагеблат», начинается словами: «На моем письменном столе стоит череп. Темный, пожелтевший, нескольких зубов не хватает, нижняя челюсть в плохом состоянии. То есть это не салонный ухоженный череп, полированный, с безупречными зубами, а, так сказать, совершенно обычный череп». Не без иронии проходится он и по «декадансу», которому совсем недавно поклонялся сам, и заключает уже с сарказмом: «Разум — неудавшийся инстинкт... Только совершенная безответственность по-настоящему взращивает инстинкты... Пусть наслаждение будет твоей наградой... Это ощущение превращается в экстаз в крайнем проявлении инстинкта — в женщине».