Изамбард Кингдом Брюнель - L. T. C. Rolt

в суде Королевской скамьи по обвинению в пренебрежении служебными обязанностями. Пинни был оправдан, но, как следует из приведенной ниже выдержки из показаний Брунеля, судебный процесс раскрыл весьма любопытное положение дел.

"Полагаю, - спросил адвокат, - вы активно помогали всем, чем могли, в течение всего времени беспорядков?" - "Помогал".

Вы были, кажется, во всех местах, где была толпа? - Нет, не в тюрьмах; я был в особняке и во дворце".

У вас была возможность наблюдать за людьми, которые были связаны с этой толпой?" - "Да".

Вы также наблюдали за поведением тех, кто не был занят? - 'I did.'

"Помогала ли толпа в целом своими криками и присутствием?" - "Сначала они были равнодушны, позволяя толпе и всегда уступая ей дорогу; а ближе к темноте, конечно, многие из них кричали".

'Какие были крики?' - 'Когда пришли военные, они кричали "Король и реформа", но до этого я не могу описать, какие были крики'.

Эти крики "Король и реформа" раздавались из толпы в целом? - "Да".

Вы были в Бристоле в понедельник, когда начали формироваться специальные констебли?" - "Был".

"Наблюдали ли вы среди специальных констеблей кого-нибудь из тех, кого вы видели активными участниками беспорядков в предыдущие дни?" - "Нескольких".

"Было ли какое-то конкретное тело, в котором вы узнали большое количество этих людей?" - "Нет, я не узнал никакого конкретного тела, но каких-то трех или четырех, которые доставляли много хлопот в субботу вечером перед Особняком; я узнал одного в особенности".

"В какое время в понедельник вы видели тех, кто принимал активное участие в беспорядках, выступая в качестве специальных констеблей?" - "Они присоединились к партии, с которой я был в половине седьмого".

Три или четыре человека, которых вы видели в качестве констеблей в воскресенье, - что они делали в субботу?" - "Один, в частности, дважды спасал заключенного из моих рук".

"Когда вы увидели его в понедельник в качестве специального констебля, вы спросили его имя?" - "Нет, не спросил; я поговорил с ним и напомнил, что видел его накануне вечером".

"Вы упоминали о нем кому-нибудь из судей?" - "Я упоминал обстоятельства, но не его имя".

Когда бунтовщики превращались в констеблей, властям, должно быть, было очень трудно отличить овец от козлищ, и степень симпатии общества к бунтовщикам становится очевидной благодаря этому свидетельству. Это также свидетельствует и о другом: суровые законы того времени сами нанесли ущерб своей цели, поскольку побуждали даже тех, кто, подобно Брюнелю, был на стороне закона и порядка, скрывать имена своих противников.

Впоследствии Брюнеля снова вызвали в качестве свидетеля, на этот раз для участия в военном суде над полковником Бреретоном. Однако на этот раз его так и не вызвали, поскольку, когда суд собрался на второй день слушаний, было объявлено, что несчастный подсудимый застрелился. Мы можем только догадываться о причинах странного поведения бедняги Бреретона. Он был местным жителем, и перспектива отдать приказ своим войскам открыть огонь или обнажить мечи против своих соотечественников, чьи обиды и страдания он, несомненно, слишком хорошо понимал, явно вызывала у него отвращение. Однако ничто не может оправдать насилие толпы, и его терпение было неоправданным. Если бы он действовал более решительно в первом случае, то не только удалось бы избежать столь массовых разрушений, но, ценой нескольких проломленных голов, он избавил бы гораздо больше людей от ужасов перевозки и веревки. Ведь многие заплатили эту страшную цену за те разрушения, которые они устроили, пока полковник дремал, а Бристоль пылал.

Неудивительно, что в свете этих событий и острой необходимости исправить разрушения в городе все мысли о продолжении строительства Клифтонского моста были забыты. 1832 год прошел без каких-либо дальнейших подвижек, и Брунель занялся другими делами, некоторые из которых были упомянуты в предыдущей главе. Лето того года застало его в состоянии сильного уныния, он был в разладе с самим собой и сильно обескуражен постоянным отсутствием успеха. "Бен, - писал он в августе Хоузу, - у меня есть болезненное убеждение, что я быстро превращаюсь в эгоистичную, холоднокровную скотину. Почему ты не видишь этого, не предупредишь меня и не вылечишь? Я несчастлив - очень несчастлив, и волнение, вызванное этими выборами, пришло как раз вовремя, чтобы скрыть это".

Почти единственная ссылка на политические вопросы в записях Брюнеля появляется в феврале этого года, когда он обратился к семье по фамилии Фрэмптон и описал их как "ужасных антиреформаторов, антикатоликов, людей, выступающих против свободной торговли". Из этого можно сделать вывод, что он придерживался либеральных и радикальных взглядов, но его дальнейший интерес к парламентским делам ограничивался принятием законопроектов по работам, которыми он занимался, и, в отличие от некоторых своих современников в инженерной профессии, он отклонил приглашения выставить свою кандидатуру на выборах. То, что он принял участие в выборах в первый реформированный парламент в поддержку Бенджамина Хоуза, который успешно боролся в Ламбетском избирательном округе за радикалов, было вызвано, скорее всего, необходимостью отвлечься, чтобы убежать от самого себя, чем какими-либо горячими политическими симпатиями. На протяжении всей кампании он жил в Бардж-Хаусе и поддерживал Хоуза на платформе.

Когда волнения, связанные с выборами, закончились, Брюнель оценил свое мрачное положение: "Так много утюгов, и ни один из них не раскален", - писал он. Туннель был закрыт, эксперименты с газовыми двигателями заброшены; Вулвичская верфь: "Ничего не сделано... никаких сообщений от Адмиралтейства". Док Монквермут: "Есть вероятность того, что снова обратится к парламенту по поводу Северного дока, но все еще неясно, а мой баланс все еще не оплачен". Клифтонский мост: "Ничего не делается, и нет никаких признаков вероятности того, что что-то будет сделано". Но теперь есть и другая запись: "Бристольские доки - я все еще жду, что что-то будет сделано, но после моего сообщения ничего решительного не услышал".

Одной из причин, по которой Бристоль утратил свое положение главного провинциального порта, были неудобство и неадекватность его доков. Когда Ливерпуль уже мог похвастаться закрытыми мокрыми доками, бристольские суда все еще стояли на неудобных илистых причалах в приливных течениях Эйвона и Фрума. Если бы бристольскому купцу Джошуа Франклину удалось реализовать свой проект строительства новых доков в Си Миллс на месте древнеримской паромной станции для Керлеона в устье маленькой реки Трим, история могла бы сложиться совсем иначе. Как бы то ни было, улучшения, внесенные в существующий порт Бристоля в 1804 году, были недостаточными, неудовлетворительными и недальновидными, поскольку не смогли предвосхитить стремительное увеличение размеров торгового судоходства. Они заключались