Виктор Васнецов - Екатерина Александровна Скоробогачева

и, наоборот, именно тут в момент преклонения перед чарами чужеземного творчества он понял всю свою силу и ощутил с любовью прелесть своей девственной национальности.

С тех пор как спала с глаз завеса, мы начали осматриваться вокруг себя, и в этом – главная заслуга трех наших учителей. Они – примитивы возрождения нашего искусства в национально-русском духе. Путь указан, и разносторонний, намечены суровый образ Морозовой и милый облик Снегурочки…»[195]

Образ «Снегурочки» Виктора Васнецова, рождение которого во многом связано с Абрамцевом, о которой пишет Сергей Дягилев, был особенно дорог самому автору – художнику-«сказочнику», о чем узнаем и из его писем. Об этом он пишет как о светлом, дорогом его сердцу незабвенном воспоминании Вере Саввишне Мамонтовой в 1897 году:

«Москва, 28 декабря 1897 г.

Верушка, дорогая,

спасибо Вам, что вспомнили нас в Вашем прекрасном далеке. Поздравляю и Вас с праздником и Новым Годом! Желаю Вам самого большого счастья, о каком Вы только можете мечтать! Вас мы вспоминаем часто. Вспоминаем и наши прошлогодние волнения. Вспоминать следует, конечно, только хорошее. Пережитые дивные художественные иллюзии останутся в душе навсегда.

Прекрасная Весна, Снегурочка, Купава… все это чудная сказка, на момент промелькнувшая в действительности. Так хорошо нам грезилось наяву… Зима у нас стоит какая-то нерешительная, ни хороших морозов, ни снегу настоящего – ни то ни се. Я начинаю подозревать уже: не загрустил ли старый Мороз по Весне красной.

Ушла она в стороны южные и где-нибудь там, у Вас, гуляет в Италии златой. Затих совсем старый. Не тешат его вьюги с перевеями, не стучит он по углам в ночи ясные, не разливается сполохами по небу полуночному. Не гуляется Красноносому – не убраться ли, думает, в тундры сибирские, а то и на самый полюс?

Там ему покойнее, там он дома и не боится, что его ледяное сердце начнет опять таять от вешнего тепла. <…> Очень представляю, как у Вас там хорошо: море, воздух, небо, цветы… – хорошо! Отдыхайте там под теплым светлым солнышком, запасайтесь силами, энергией и возвращайтесь все домой укрепленными. Дома дела много, а делателей мало. Счастлив всякий, кому удастся посадить и вырастить хоть маленькое семечко добра и красоты в родной земле. Свое прекрасное, родное, выросшее и расцветшее полным цветом, даст плоды и для всего человечества – тоскует теперь Русская душа по добру и красоте!..»[196]

Поэтичное сказание о Снегурочке сопровождало жизнь Виктора Васнецова с 1880-х годов, но многое для него значил и успех других театральных постановок у Саввы Мамонтова, о чем он восторженно говорил и годы спустя:

«В Иосифе-прекрасном[197] снова перед Вами совершенно новый характер поэзии, веет чем-то древне-библейским, поэзией детской чистоты! Недаром дети играли эту пьесу и чудно играли Саула[198], к сожалению, я не видел, но читал, это опять целое законченное художественное произведение (Сергея Саввича Мамонтова совместно с Саввой Ив[ановичем]). Первое, что я здесь видел, было “Два мира”[199]. Поразила меня художественная целостность общего. Поставлена была пьеса так, как только здесь могут ставить. Не знаю, может быть, газетный критик придрался бы к разным ненужным подробностям сценического шаблона, может быть, некоторую наклонность не пренебрегать услугами суфлера, но зато едва ли часто можно встретить и на большой сцене такую художественную целостность и такие моменты совпадения на сцене красоты и истинной поэзии – помимо, конечно, великих драмат[ургов] и великих актеров, игра которых сторицей выкупает бездарность других актеров и сухую бутафорность обстановки.

Мороз и Весна-красна. Эскизы костюмов к «Снегурочке» А. Н. Островского. В. М. Васнецов. 1885 г.

Сказка об Алой Розе[200], так оригинально рассказать и поэтически показать эту сказку на сцене! Разве можно забыть сцену в саду над умирающим чудовищем Принцем! Эта воскрешающая слезинка истинной любви, как она памятна! Исполать актрисе, да и не актрисе, а просто Сопо Мамонтовой[201], племяннице дяди Саввы. А еще исполать и Поленову! Его декорации к Алой Розе – гениальные декорации, говорю это смело при таких свидетелях, как, например, Репин. Надо быть волшебником, чтобы перенести нас в эти сказочные сады и дворцы. Искорка! Эг и Ась, один из них, увы – проблестал перед нами искоркой[202]…»[203]

Итак, имение, принадлежавшее в середине столетия Аксаковым, а затем – Мамонтовым, стало творческим пристанищем не только для художников, но и для писателей, поэтов, скульпторов, зодчих. В усадьбе в разные годы часто гостили: писатели Николай Гоголь и Иван Тургенев, философы Александр Хомяков и Петр Киреевский, вдохновенный поэт Федор Тютчев, имение которого – Мураново – находилось сравнительно недалеко от абрамцевских земель, тонкий скульптор Марк Антокольский, деятели науки и культуры, отец и сын, Адриан и Николай Праховы.

В малоизвестных стихотворных строках в несколько шутливом тоне описывал Абрамцево ее первый знаменитый хозяин – Сергей Тимофеевич Аксаков:

Вот наконец за все терпенье

Судьба вознаградила нас:

Мы наконец нашли именье

По вкусу нашему, как раз.

Прекрасно местоположенье:

Гора над быстрою рекой,

Заслонено от глаз селенье

Зеленой рощею густой.

Там есть и парк, и пропасть тени;

И всякой множество воды;

Там пруд не лужа по колени,

И дом годится хоть куды!

Вокруг чудесное гулянье,

Родник с водою ключевой,

В пруду, в реке – везде купанье,

И на горе, и под горой[204].

Именно здесь, на абрамцевских землях с их особыми образами пейзажей, с их умиротворенным настроением, Сергей Тимофеевич Аксаков создал свои центральные литературные произведения: «Записки об уженье», а затем трилогию «Семейная хроника». В начале 1840-х годов, вскоре после приобретения усадьбы, он писал с явным воодушевлением: «Бегу сейчас на реку, разложу свои удочки, закурю сигару и сяду, – и где сяду, и что стану думать, чувствовать, – не знаю, но чувствую жажду к этому нравственному состоянию»[205].

Виктора Васнецова, впервые оказавшегося в этих местах, они поразили. Он словно в храм вступил в сень весеннего лесного мира, близкого к Москве, но и столь далекого от нее по своему духу, настроению, тому живительному спокойствию, которое словно разлито в гармонии природы и даровано каждому. Он шел по узкой лесной тропинке, обрамленной, как драгоценной рамой, синими и белыми первоцветами, смотрел на светло-зеленые огоньки – молодые побеги елей, почти одинаковые и на вековых могучих деревьях, и на молодой весело-пушистой поросли. Здесь пахло хвоей, землей, напоенной талыми водами, пахло его детством. Вслед за чащей и оврагами, прудами и болотцами, поросшими камышом да осокой, тропинка