Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер

Может ли быть так, что вся философская традиция до сих пор упускала из виду возможность такой постановки вопроса?

Новая земля

В парижские годы Арендт впитывает как губка проявляющиеся базовые противоречия классических концепций. Это касается и ее практического опыта в сионистском движении и в благотворительности. В 1934 году она переходит в организацию, поддерживающую еврейские детские приюты, которую финансирует баронесса Жермена де Ротшильд. Классическое гуманитарное меценатство, реализованное влиятельным членом могущественного религиозного объединения парижских евреев – Consistoire de Paris[36]. Арендт стала личной ассистенткой баронессы, в ее задачи входило распределение пожертвований между приютами и благотворительными организациями, а также контроль за расходами[61].

Очень благородная и полезная работа на пользу «еврейского дела» – но едва ли она полностью соответствовала внутренним устремлениям Арендт. Передавать дело защиты евреев в руки меценатов, пусть даже самых доброжелательных и деликатных, – по ее убеждению, это была безнадежная, а может быть, даже контрпродуктивная стратегия. Ведь суть политических проблем заключается в том, что их невозможно решить частными усилиями.

Поэтому Арендт почувствовала себя по-настоящему на своем месте только тогда, когда в начале 1935 года начала работать в офисе сионистской Молодежной «Алии»[37]. Программа организации, основательницей которой была Реха Фрайер, немецкая поэтесса и жена раввина, была заявлена уже в названии: «алия» на иврите означает «восхождение», в Библии это слово также означает возвращение евреев из вавилонского плена Эрец-Исраэль[38]. То есть ее задача заключалась в том, чтобы подготовить молодых еврейских беженцев к жизни поселенцев в Палестине и наладить логистику переселения в Землю обетованную. Летом 1935 года Арендт в качестве генерального секретаря этой благотворительной организации, созданной всего двумя годами ранее, получила возможность отправиться в Палестину, тогда еще британский протекторат, и на месте составить свое впечатление о ходе реализации сионистского проекта.

Исключения

С 1933 года туда прибыло около десяти тысяч иммигрантов только из Германии, что стало непростым вызовом для еврейской общины Палестины, находившейся еще в процессе становления. И поток прибывающих не иссякал. Гершом Шолем, берлинский религиовед и иудаист, еще в 1923 году переехавший в Иерусалим, стал хронистом немецко-еврейской интеллектуальной элиты, спасавшейся бегством в Землю обетованную.

Подобно тому как перелетные птицы охватывают сетью своих миграционных маршрутов весь мир, этот узкий круг сохранял связи внутри себя на всех континентах – через родственников, слухи и особенно старые привычки. В письме Вальтеру Беньямину от 25 августа 1935 года Шолем сообщает своему лучшему другу берлинских времен, оказавшемуся в Париже: «Несколько недель назад я видел тут Ханну Штерн, жену твоего кузена, она сейчас в Париже готовит детей к переезду в Палестину, но мне показалось, что вы не очень много общаетесь, она не передала мне приветов от тебя, так что и я не стал спрашивать о тебе. Когда-то она была блестящей ученицей Хайдеггера»[62].

Гюнтер Штерн (он же Гюнтер Андерс) действительно был сыном дяди Беньямина, Вильяма Штерна, преподавателя психологии развития из Гамбурга. В Париже Арендт связывала достаточно тесная дружба с Беньямином, поэтому можно предположить, что истинные причины ее скрытности в общении с Шолемом заключались в кризисе супружеских отношений с Гюнтером. А еще, наверное, в разных оценках развития сионистского поселенческого проекта, реализацию которого Арендт теперь могла воочию наблюдать в виде рабочих поселков и прежде всего кибуцев.

Именно кибуцы представляли собой тот социальный эксперимент, в отношении которого, с учетом истинных причин угнетения и несвободы еврейского населения в мире, сближались взгляды Симоны Вейль и Ханны Арендт. Это были практически лишенные иерархии сельскохозяйственные товарищества средней величины, где каждый работник в идеале может выполнять любую работу. По логике Вейль, эти сообщества реализовывали в малом масштабе те самые организационные и кооперативные реформы, которые, как минимум, демонстрировали перспективы глобально-локального социалистического труда без угнетения. В контексте же создания сионистского государства непрерывно расширяющаяся сеть кибуцев была важным элементом в политике расселения и освоения еврейского меньшинства среди пока еще абсолютно доминирующего арабского населения Палестины.

В этом ключе следует понимать и более поздние заметки Арендт о впечатлениях от первой поездки, когда она пишет: «Я очень хорошо помню свою первую реакцию на кибуцы. Я подумала: это новая аристократия. Я уже тогда знала, <…> что там невозможно жить. „Властвуй над своими соседями“ – вот к чему всё сводится. Тем не менее, если действительно верить в равенство, то Израиль впечатляет»[63].

Какие формы коллективизма противостоят нивелированию и уравниловке? И какие из них можно реализовать в социуме, не порождая образ чужой группы, угрожающей выживанию собственного сообщества?

С такими вопросами она вернулась осенью 1935 года из Палестины в Париж, воодушевленная и лишившаяся иллюзий одновременно. В сентябре в Германии принимают Нюрнбергские законы[39]. Кроме «закона о защите крови», который запрещает и браки, и секс между «евреями» и «неевреями», принят и другой новый закон, различающий «граждан рейха» и просто «граждан», в результате чего евреи в пределах рейха официально становятся гражданами второго сорта. Еще один шаг к расчеловечению, в том числе и для Ханны Арендт. И далеко не последний.

IV. Ближние (1936–1937)

РЭНД ЛЮБИТ СВЕРХЧЕЛОВЕКА

АРЕНДТ – АУТСАЙДЕРА

ВЕЙЛЬ – РЕСПУБЛИКУ

А БОВУАР – СВОЮ НОВУЮ СЕМЬЮ

Мы, живые

«Единственное оправдание моего долгого молчания – в том, что я недавно выкарабкалась из ада. Прошлый год со всеми его непрерывными разочарованиями, бесконечным ожиданием и постоянной борьбой был так ужасен, что я предпочитала помалкивать, потому что всё, на что я была способна, – это жалобы»[1].

Эти строки, с которых Айн Рэнд начинает свое письмо калифорнийскому коллеге-сценаристу Говернеру Моррису, в тот день – 29 ноября 1935 года – могли бы написать в Париже и Симона Вейль, и Симона де Бовуар, и Ханна Арендт. Каждой из них около тридцати, и все они в прошедшем году волею судьбы и в работе, и в личной жизни оказались скорее в роли пострадавших, чем созидающих. Не говоря уж о водовороте мировой политики, который всё ощутимее угрожает втянуть в себя фактически каждую единичную экзистенцию. «Только теперь я начинаю более или менее поднимать голову, – продолжает Рэнд, – и не из-за моей пьесы, которая идет довольно успешно, а из-за моей книги. То, что я ее наконец продала, – пока главный успех моей жизни. Я смогла. Не знаю, будет ли это фиаско или триумф, но ее в любом случае опубликуют»[2].

Всего неделей ранее рукопись Удушливости приняли в одном издательстве. Аванс за публикацию составил 250 долларов. Уже весной известное нью-йоркское издательство Macmillan выпустит