Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
Читая, ни на минуту не забудем беспощадную требовательность, с которой Толстой к себе относится. (Следом за приведенными строками он признается, что и писать стал из тщеславия, корыстолюбия и гордости, что в писаниях своих был так же безнравственен, как и в жизни, – это про «Детство», «Отрочество», «Юность», про «Казаков», про севастопольские рассказы, главный герой которых, по замыслу Толстого, «герой, который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда».) Эта сокрушающая все возможности оправдания требовательность к себе у него – смолоду.
Заведя дневник, он однажды записывает для себя как правило: без чрезмерностей. Все было, конечно, и тщеславие, и гордость, и гнев, и «любострастие», и иные «страсти», но Толстой (в отличие от Наполеона с его пирамидами) и судит себя всегда чрезмерно.
Кроме обычного (для Толстого – обычного) дневника, он заводит «журнал для слабостей», или «франклиновский» – по примеру известного американского политического деятеля и ученого Вениамина Франклина, который ежедневно отчитывался перед собой в тетради в своих недостатках и проступках.
Молодой Толстой, похоже, не в состоянии быть довольным собой. Мало работал – дурно. Много работал – тоже дурно: «писал не только без увлечения, но с какой-то непреодолимой ленью». Наконец кончил то, что писал, и: «едва ли не придется переделать все заново или вовсе бросить, но… бросить все литераторство; потому что ежели вещь, казавшаяся превосходною в мысли, – выходит ничтожна на деле, то тот, который взялся за нее, не имеет таланта…»
«Главный мой недостаток»… Нетерпимость… Нескромность… Неосновательность… Непостоянство… (Не… не… не…) Тяжелый характер. Излишнее самолюбие. Тщеславие…
И так по всему дневнику молодости: «Смотрелся часто в зеркало». «Много рассказывал про себя, желание выказать». «Вечером читал без системы, необдуманность». «Выписок не делал, лень». «Живу совершенно скотски»…
Но вот в записях Толстого появляется исполненное для него глубокого смысла, более того – исполненное дела слово: усовершенствование: «Невольно, как только я остаюсь один и обдумываю самого себя, я возвращаюсь к прежней мысли – мысли об усовершенствовании; но главная моя ошибка – причина, по которой я не мог спокойно идти по дороге, – та, что я усовершенствование смешивал с совершенством».
Все дурное о себе в его молодых дневниках (да и в старых тоже – за три месяца до смерти записывает: «Редко встречал человека, более меня одаренного всеми пороками»!), все в дневниках заострено, преувеличено, но именно в заострении, преувеличении – непрощении себя! – залог усовершенствования, движения к идеалу.
Много позже Толстой напишет, что идеал тогда идеал, когда представляется достижимым только в бесконечности и когда поэтому возможность приближения к нему – бесконечна. Без того, чтобы биться, ошибаться, бросать и начинать сначала, без этого не обойтись, главное – не сбиться с общего курса, не утратить нравственный компас в своей душе.
Усовершенствование себя – нравственное самоусовершенствование – как начало усовершенствования жизни общей составляет одну из важнейших основ толстовского учения.
В последней книге Толстого «Путь жизни» читаем: «Жизнь каждого отдельного человека только в том, чтобы становиться с каждым годом, месяцем, днем всё лучше и лучше. И чем люди становятся лучше, тем они ближе соединяются друг с другом. А чем ближе соединяются люди, тем жизнь их лучше».
Глава 6
Кто-нибудь сумасшедший
Новый взгляд
Так назовет Толстой одну из начальных главок «Отрочества». Он расскажет в ней о моральной перемене, которая обозначила сменившую детство эпоху развития. «Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни, то есть наше семейство, живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании».
Здесь, в этом отроческом открытии, многое заложено. Осознание того, что ты не один в мире, что вокруг великое множество людей и жизнь каждого из них ничуть не менее значима, чем твоя. И вместе – потребность понять то общее, что есть во всех этих занятых каждый собственной жизнью разных людях в разных концах мира, найти средство связать, соединить их. С этими мыслями, которые он постоянно будет воплощать в слове и деле, Толстой проживет всю жизнь.
В каждом человеке такая же душа, как и во мне, в каждом человеке живет то же самое, что живет во мне. Все люди отделены друг от друга своими телами, но все соединены общим духовным началом, которого они часто сами в себе не находят, не распознают. Человеку, пока он живет животной жизнью, кажется, что если он отделен от других людей, то это так и надо, что иначе и быть не должно. Но как только человек начинает жить духовно, ему становится странно, непонятно, даже больно, зачем он отделен от других людей, и он старается соединиться с ними.
«Новый взгляд», открытие, сделанное ребенком, когда, покинув отеческий дом, он едет в бричке по большой дороге, проезжает деревни и города, видит окна домов, в которых живут такие же люди, как он, такие же семейства, как его собственное, когда навстречу то и дело попадаются мужики, женщины, дети, которые с минутным любопытством смотрят на проезжающую бричку, на него, в этой бричке сидящего, а то и попросту не удостаивают проезжих даже взглядом, – это открытие ребенка (вот только что ребенок – Лев Толстой) окажется задачей на всю жизнь: как соединить людей, как самому всем существом, внутренним и внешним, слиться с ними? Перед смертью он продиктует младшей дочери Александре Львовне, чтобы занесла в его дневник: «Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью».
Строки постыдные
«…У нас за столом редиска розовая, желтое масло, подрумяненный мягкий хлеб на чистой скатерти, в саду зелень, молодые наши дамы в кисейных платьях рады, что жарко и тень, а там этот злой черт голод делает уже свое дело, покрывает поля лебедой, разводит трещины по высохшей земле и обдирает мозольные пятки мужиков и баб
