На линии огня - Михаил Сидорович Прудников

Гестаповец почти стопроцентно был уверен, что операцию на нефтебазе осуществили «Неуловимые». Те самые «Неуловимые», которые уже гвоздем сидели у него в голове, которые столь легко и быстро разгромили школу карателей под Оболем, те самые, которые едва ли не　ежедневно совершали диверсии на коммуникациях, те самые, к которым, как подозревал Фибих, ушел, черт бы подрал всех этих олухов охранников, неуловимый Дорохов.　

Фибих отчетливо понимал, что начальство лишь потому не отстраняет его сейчас от дела, что новому человеку на этом месте пришлось бы начинать все сначала, заново входить в обстановку, тогда как он уже достаточно ориентировался в ситуации и мог, в случае надобности, дать полный, исчерпывающий ответ. На его карте, словно проклятое место, словно лепрозорий, давно был очерчен жирный красный круг, внутри которого адъютант четко написал: «Неуловимые».　

Но круг кругом, однако из трех запланированных гестапо акций против «Неуловимых» одна уже провалилась. Вторая была рассчитана на длительный срок и не вызывала такой тревоги Фибиха. С третьей Фибих настойчиво торопил Майзенкампфа, хотя как разведчик и сам знал, что поспешность здесь может оказаться губительной.　

В его власти и силах было провести собственную карательную операцию и попытаться разбить «Неуловимых» в бою, но до сих пор Фибих не торопился с этим, надеясь на крупную летнюю кампанию. Теперь же он решил прибегнуть и к этому кардинальному методу, чтобы выдрать, наконец, из своего сердца даже само понятие «Неуловимые», как выдирают занозу.　

Разносами и приказами оберштурмфюрер заставил медленно вращающуюся гестаповскую машину в Полоцке увеличить обороты до максимума.

3. БОЙЦЫ БЕЗ ОРУЖИЯ

Огромную помощь партизанам оказывали многие простые люди, которых смело можно назвать бойцами без оружия. Среди них — Мария Филимоновна Бердошевич, жительница деревни Боровцы Бельского сельсовета Полоцкого района, малограмотная женщина, прекрасно освоившаяся в сражающемся подполье, всегда находившая возможность «обыграть» врага. Это и Нина и Фекла Поздняковы, работавшие в полоцком госпитале, и Мария Дроздова, устроившаяся на немецкую кухню в Первой Баравухе, и Зинаида Петровна Астапенко — «Яблоня», муж которой работал на железной дороге водителем дрезины, благодаря чему она имела доступ к составам, формировавшимся на станции… Этот список можно было бы продолжить, но в него, к сожалению, не попали бы многие безымянные наши помощники, ибо не всегда разведчику или партизану удавалось познакомиться с подпольщиком поближе, часто для них «визитном карточкой» был пароль.　

Моим приказом по бригаде командиром очередного, вновь созданного отряда был назначен Алексей Афанасьевич Щербина — бывший старший лейтенант Красной Армии, украинец по национальности, попавший в окружение вместе с разрозненными группами своей части и, несмотря на смертельный риск, так и не выпустивший из рук оружия. После встречи с бойцами «Неуловимых» и обязательной предварительной проверки Алексей Афанасьевич был включен в личный состав нашего соединения. Он был человеком добродушным, обладал великолепным чувством юмора, который заставляет люден смеяться заразительно и без обид, даже если шутка направлена на тебя самого.　

Если что-то и можно было поставить в «вину» Алексею Афанасьевичу, так это особое, какое-то отеческое пристрастие к своим бойцам. Сдержанный в рапортах, он совершенно преображался в личных беседах; тут уж его «хлопцы» — все без исключения сто тридцать пять человек — были героями и богатырями. А если речь заходила о ближайших помощниках Щербины, то тут он со страстью доказывал, что ему несказанно повезло. Например, по его словам, начальник разведки отряда Иван Никитович Колосов обладал прямо-таки сверхъестественным чутьем на лазутчиков.　

Что же это такое за особое чутье на лазутчиков, которое Щербина убежденно приписывал Ивану Колосову? И вообще, что это за феномен такой — вражеский лазутчик в партизанских рядах?　

Специальные и тайные службы рейха на временно оккупированных территориях тратили огромные средства и силы на попытки подавить боевую деятельность народных защитников. Излюбленным их приемом было стремление внедрить в партизанские соединения своих агентов.　

Естественно, рано или поздно мы обнаруживали такого человека, поскольку хорошо знали тактику врага при попытках внедрения лазутчиков в партизанские ряды.　

Когда, пройдя обычную проверку на наших контрольных пунктах, несколько новых «партизан» вдруг явились　в штаб с повинной, показав при этом, что были завербованы гитлеровцами и получили задание внедриться в бригаду, мы не исключали возможности, что кто-то из засланных затаился, выжидая момент, чтобы причинить нам вред.　

Не исключал такой возможности и Колосов, который стал пристально присматриваться к пополнению, не торопясь поскорее переводить его на место дислокации отряда. Незаметно, исподволь, внимательно изучал он четверых новобранцев. Двое из них оказались вне подозрений. Это были бежавшие из плена офицеры, рассказ которых до мелочей подтверждался знавшими их людьми, попавшими в бригаду раньше.　

Оставались еще двое — сцепщик полоцкой железнодорожной станции и угрюмоватый, малоразговорчивый крестьянин из дальней деревни Дохнары.　

Сцепщик утверждал, что он бежал из города после того, как власти заподозрили его в краже керосина. Крестьянин же объяснял свой приход в отряд невозможностью жить «под катами» и тем, что он бессемейный, так что в селе ему «вовсе делать нечего, а немца он давно мечтал бить».　

Колосов провел проверку, и рассказы обоих подтвердились: и керосин, действительно, пропадал, и крестьянин жил одиноко, без семьи…　

— Вроде все на месте. А чего-то мне не хватает, — размышлял вслух Колосов о сцепщике и крестьянине. — Чутье у меня ноет.　

Он заметил, что в показаниях большинства пришедших с повинной что-то разнилось — например, метод вербовки, а что-то было похоже… Но одна деталь в них совладала всегда: вербовку проводил один и тот же глуховатый человек, именовавший себя то Иваном Васильевичем, то Егором Мефодьевичем, а то и вовсе каким-нибудь несусветным — не отыщешь ни в одних святцах — именем. По внешности этот человек напоминал уже известного партизанам Леона Майзенкампфа.　

— Была бы у меня его фотография, — в сердцах сокрушался Колосов, — я бы тут же ясность навел. Да только где ее достать, эту самую фотографию?　

— А ты у Корабельникова попроси, — посоветовали ему. — Он документы любит. Глядишь, что и отыщется.　

И Колосов, мало веря в удачу, все же обратился к Корабельникову с такой просьбой. Корабельников поначалу рассердился.　

— Тебе профиль или анфас? — ехидно спросил он. — Или то и другое? Может, цветную?　

Колосов огорченно вздохнул: что ж? на нет и суда нет. Но тут его осенило:　

— Послушай, Корабельников! А из повинившихся один все рисовал. Он, случаем, не художник?　

Корабельников обалдело, словно не узнавая, посмотрел на Колосова, похвалил:　

— Это ты неплохо придумал Ей-ей, неплохо! Если только он