Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента - Теодор Рузвельт

стал во всех отношениях таким же боевым инструментом, как и любой другой военно-морской флот в мире. Была только одна нация, Англия, которая была полностью выше нас в этом отношении; но, учитывая наши хорошие отношения с Англией и всеми англоговорящими народами, это не имело никакого значения.

О нашей армии, конечно, этого нельзя было сказать. Тем не менее, улучшение было отмечено и здесь. Наша артиллерия все еще сильно уступала в обучении и практике артиллерии любой из великих держав, таких как Германия, Франция или Япония – положение, которое мы только тогда начали исправлять. Но скорость и эффективность, с которыми экспедиция из примерно 6000 военнослужащих действовала на Кубе во время революции 1908 года, показали, что в отношении нашей кавалерии и пехоты мы, по крайней мере, достигли того уровня, когда мы могли управлять первоклассными экспедиционными силами.

Для нации с нашим богатством и населением хвастаться особо нечем; неприятно сравнивать это с выдающимися достижениями современной Японии; но, как бы то ни было, это представляет собой большой шаг вперед по сравнению с условиями, в которых наша армия была в 1898 году.

Реформаторы «шелковых чулок»

В сентябре 1898 года я был выдвинут Республиканской партией на пост губернатора Нью-Йорка.

Республиканские боссы – и без того очень могущественные и состоявшие в тесном альянсе с привилегированными слоями общества – теперь обнаружили, что все работает в их интересах. Люди консервативного темперамента в своей панике сыграли на руку ультрареакционерам бизнеса и политики. Союз между двумя видами привилегий, политическими и финансовыми, был прочно скреплен; и везде, где предпринимались какие-либо попытки разорвать его, сразу же поднимался крик, что это очередное нападение на национальное и личное достоинство и право свободного предпринимательства. Как это часто бывает, угрозы крайнего радикализма привели к значительному усилению позиций бенефициаров реакции. Это была эпоха, когда компания «Стандард Ойл» находилась на пике влияния в политике Пенсильвании и заодно на пике коррумпированности.

От того, что я стал губернатором, совесть народа никоим образом не пробудилась. Люди принимали как нечто само собой разумеющееся, как вполне правильные вещи, существующий порядок вещей – тот самый, который сегодня более нетерпим. У них не было определенного представления о том, чего они хотели на пути реформ. В целом они терпели и даже одобряли эту машину; и не было никакого значительного развития реформаторов, способных понять, каковы потребности людей и какова их высокая цель, чего стоит добиваться для удовлетворения этих потребностей.

Я достаточно хорошо знал и машину, и реформаторов «шелковых чулок», поскольку много лет тесно сотрудничал с ними. У государственной машины как таковой вообще не было идеалов, хотя у многих людей, ее создавших, они были. С другой стороны, идеалы очень многих реформаторов не имели отношения к вопросам, представляющим реальный и жизненно важный интерес для народа; и, что достаточно странно, в международных вопросах им можно было доверять не больше, чем невежественным демагогам или близоруким политикам. Я чувствовал, что эти люди будут просто балластом.

Я также не верил, что мои усилия по созданию собственной государственной машины в существующих на тот момент условиях будут отвечать потребностям людей. Поэтому я не стал этим заниматься и последовательно придерживался плана, минуя как людей, занимающих государственные должности, так и людей, контролирующих организацию, обращаясь непосредственно к людям, стоящим за ними.

Государственная машина, например, имела более или менее сильный контроль над большей частью членов Законодательного собрания штата; но в конечном итоге люди, стоящие за этими законодателями, имели еще больший контроль над ними. Я решил, что единственный способ победить боссов, когда возникнет такая необходимость (а если ее не возникнет, то я и не стал бы ввязываться), это не манипуляции с машиной, но призыв к массе самих избирателей, к народу, к людям, которые, если бы проснулись, смогли бы навязать свою волю своим представителям. Мой успех зависел от того, чтобы заставить людей в разных округах смотреть на вещи по-моему и заставить их проявлять такой активный интерес к делам, чтобы они могли осуществлять контроль над своими представителями.

Было несколько сенаторов и членов Ассамблеи, до которых я мог достучаться, встретившись с ними лично и изложив им свои аргументы; но большинство из них находились под слишком сильным контролем машины, чтобы я мог их расшевелить, не имея явной и активной общественной поддержки.

* * *

Обращаясь со своим призывом ко всему народу, я имел дело с совершенно иным электоратом, чем тот, который, особенно в больших городах, любил считать себя «лучшим элементом», особым выразителем реформ и хорошего гражданства. Я имел дело с твердолобыми, но проницательными мужчинами и женщинами, в основном поглощенными зарабатыванием себе на жизнь и нетерпеливых к причудам, которые начали чувствовать, что ассоциации со словом «реформатор» были не намного лучше, чем ассоциации со словом «политик». Я должен был убедить их в моей добросовестности и, более того, в моем здравом смысле и эффективности.

Большинство из них были убежденными сторонниками моих идей, и возмущение должно было быть очень сильным, чтобы хотя бы частично оторвать их от партийной принадлежности. Я чувствовал, что могу рассчитывать на их поддержку везде, где я мог показать им, что борьба была затеяна не только ради скандала, но велась из чувства долга по реальным и ощутимым причинам, таким как поощрение эффективности и честности правительства и принуждение влиятельных людей с деньгами к надлежащему отношению к обществу в целом.

Они поддерживали меня, когда я настаивал на том, чтобы департамент каналов, департамент страхования и различные департаменты правительства штата работали эффективно и честно; они поддерживали меня, когда я настаивал на том, чтобы богатые люди, владеющие франшизами, платили государству столько, сколько они должным образом должны платить.

Постепенно люди начали все больше и больше осознавать тот факт, что политики не давали им того типа правления, которого они хотели. По мере того, как это пробуждение становилось все более всеобщим, не только в Нью-Йорке или любом другом штате, но и по всей стране, власть боссов ослабевала. Затем произошла любопытная вещь. Профессиональные реформаторы, которые наиболее громко критиковали этих боссов, начали менять свою позицию. Редакторы газет, президенты колледжей, юристы корпораций и крупные бизнесмены – все одинаково осуждали боссов и принимали участие в реформаторских движениях против них ровно до тех пор, пока эти реформы касались только поверхностных вопросов или даже вопросов фундаментальных, но таких, которые не затрагивали их самих и их партнеров.

Но большинство обратились за поддержкой к боссам, когда великое новое движение начало явно проявлять