Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента - Теодор Рузвельт
Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента читать книгу онлайн
Трудно в это поверить, но США когда-то даже не помышляли о значительной роли в мировой политике. Им не под силу было тягаться с такими политическими «тяжеловесами», как Великобритания, Франция, Россия, позже – Германия. Всё стало меняться в годы правления Теодора Рузвельта – 26-го президента США в 1901–1909 годах. «Является ли Америка слабаком, чтобы уклониться от работы великих мировых держав? Нет!» – заявил он.
Рузвельт выработал доктрину «большой дубинки», смысл которой пояснил фразой: «Не повышай голоса, но держи наготове большую дубинку, и ты далеко пойдешь». Во внутренней политике эта доктрина применялась для ограничения деятельности монополий; во внешней она означала право США вмешиваться в дела соседних государств, если там складывалась угрожающая для Штатов обстановка.
Кроме того, первым из американских президентов Теодор Рузвельт употребил выражение «мировой полицейский», считая, что Соединенные Штаты могут взять на себя такую обязанность для поддержания порядка в мире. В ходе войны между Россией и Японией он выступил в роли посредника между этими странами, в результате чего был заключен Портсмутский мир, а Рузвельт получил Нобелевскую премию.
В данной книге впервые на русском языке приводятся мемуары Теодора Рузвельта, в которых он рассказывает о своей деятельности.
О нашей армии, конечно, этого нельзя было сказать. Тем не менее, улучшение было отмечено и здесь. Наша артиллерия все еще сильно уступала в обучении и практике артиллерии любой из великих держав, таких как Германия, Франция или Япония – положение, которое мы только тогда начали исправлять. Но скорость и эффективность, с которыми экспедиция из примерно 6000 военнослужащих действовала на Кубе во время революции 1908 года, показали, что в отношении нашей кавалерии и пехоты мы, по крайней мере, достигли того уровня, когда мы могли управлять первоклассными экспедиционными силами.
Для нации с нашим богатством и населением хвастаться особо нечем; неприятно сравнивать это с выдающимися достижениями современной Японии; но, как бы то ни было, это представляет собой большой шаг вперед по сравнению с условиями, в которых наша армия была в 1898 году.
Реформаторы «шелковых чулок»
В сентябре 1898 года я был выдвинут Республиканской партией на пост губернатора Нью-Йорка.
Республиканские боссы – и без того очень могущественные и состоявшие в тесном альянсе с привилегированными слоями общества – теперь обнаружили, что все работает в их интересах. Люди консервативного темперамента в своей панике сыграли на руку ультрареакционерам бизнеса и политики. Союз между двумя видами привилегий, политическими и финансовыми, был прочно скреплен; и везде, где предпринимались какие-либо попытки разорвать его, сразу же поднимался крик, что это очередное нападение на национальное и личное достоинство и право свободного предпринимательства. Как это часто бывает, угрозы крайнего радикализма привели к значительному усилению позиций бенефициаров реакции. Это была эпоха, когда компания «Стандард Ойл» находилась на пике влияния в политике Пенсильвании и заодно на пике коррумпированности.
От того, что я стал губернатором, совесть народа никоим образом не пробудилась. Люди принимали как нечто само собой разумеющееся, как вполне правильные вещи, существующий порядок вещей – тот самый, который сегодня более нетерпим. У них не было определенного представления о том, чего они хотели на пути реформ. В целом они терпели и даже одобряли эту машину; и не было никакого значительного развития реформаторов, способных понять, каковы потребности людей и какова их высокая цель, чего стоит добиваться для удовлетворения этих потребностей.
Я достаточно хорошо знал и машину, и реформаторов «шелковых чулок», поскольку много лет тесно сотрудничал с ними. У государственной машины как таковой вообще не было идеалов, хотя у многих людей, ее создавших, они были. С другой стороны, идеалы очень многих реформаторов не имели отношения к вопросам, представляющим реальный и жизненно важный интерес для народа; и, что достаточно странно, в международных вопросах им можно было доверять не больше, чем невежественным демагогам или близоруким политикам. Я чувствовал, что эти люди будут просто балластом.
Я также не верил, что мои усилия по созданию собственной государственной машины в существующих на тот момент условиях будут отвечать потребностям людей. Поэтому я не стал этим заниматься и последовательно придерживался плана, минуя как людей, занимающих государственные должности, так и людей, контролирующих организацию, обращаясь непосредственно к людям, стоящим за ними.
Государственная машина, например, имела более или менее сильный контроль над большей частью членов Законодательного собрания штата; но в конечном итоге люди, стоящие за этими законодателями, имели еще больший контроль над ними. Я решил, что единственный способ победить боссов, когда возникнет такая необходимость (а если ее не возникнет, то я и не стал бы ввязываться), это не манипуляции с машиной, но призыв к массе самих избирателей, к народу, к людям, которые, если бы проснулись, смогли бы навязать свою волю своим представителям. Мой успех зависел от того, чтобы заставить людей в разных округах смотреть на вещи по-моему и заставить их проявлять такой активный интерес к делам, чтобы они могли осуществлять контроль над своими представителями.
Было несколько сенаторов и членов Ассамблеи, до которых я мог достучаться, встретившись с ними лично и изложив им свои аргументы; но большинство из них находились под слишком сильным контролем машины, чтобы я мог их расшевелить, не имея явной и активной общественной поддержки.
* * *
Обращаясь со своим призывом ко всему народу, я имел дело с совершенно иным электоратом, чем тот, который, особенно в больших городах, любил считать себя «лучшим элементом», особым выразителем реформ и хорошего гражданства. Я имел дело с твердолобыми, но проницательными мужчинами и женщинами, в основном поглощенными зарабатыванием себе на жизнь и нетерпеливых к причудам, которые начали чувствовать, что ассоциации со словом «реформатор» были не намного лучше, чем ассоциации со словом «политик». Я должен был убедить их в моей добросовестности и, более того, в моем здравом смысле и эффективности.
Большинство из них были убежденными сторонниками моих идей, и возмущение должно было быть очень сильным, чтобы хотя бы частично оторвать их от партийной принадлежности. Я чувствовал, что могу рассчитывать на их поддержку везде, где я мог показать им, что борьба была затеяна не только ради скандала, но велась из чувства долга по реальным и ощутимым причинам, таким как поощрение эффективности и честности правительства и принуждение влиятельных людей с деньгами к надлежащему отношению к обществу в целом.
Они поддерживали меня, когда я настаивал на том, чтобы департамент каналов, департамент страхования и различные департаменты правительства штата работали эффективно и честно; они поддерживали меня, когда я настаивал на том, чтобы богатые люди, владеющие франшизами, платили государству столько, сколько они должным образом должны платить.
Постепенно люди начали все больше и больше осознавать тот факт, что политики не давали им того типа правления, которого они хотели. По мере того, как это пробуждение становилось все более всеобщим, не только в Нью-Йорке или любом другом штате, но и по всей стране, власть боссов ослабевала. Затем произошла любопытная вещь. Профессиональные реформаторы, которые наиболее громко критиковали этих боссов, начали менять свою позицию. Редакторы газет, президенты колледжей, юристы корпораций и крупные бизнесмены – все одинаково осуждали боссов и принимали участие в реформаторских движениях против них ровно до тех пор, пока эти реформы касались только поверхностных вопросов или даже вопросов фундаментальных, но таких, которые не затрагивали их самих и их партнеров.
Но большинство обратились за поддержкой к боссам, когда великое новое движение начало явно проявлять
