Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

жалея белых штанов, лег на травку, включил негромко магнитофон, и Высоцкий дураковатым голосом запел про спортсмена, который «на десять тысяч рванул, как на пятьсот, и спекся…».

Следом за Ихтиандром изучая ржавую достопримечательность, я думал: в Москве пионеры давно бы сдали ее на металлолом, обеспечив себе первое место в городском соревновании дружин. Точно говорит Башашкин: тут, на Кавказе, советской власти нет. А еще мне вспомнился траурный поезд Ленина возле Павелецкого вокзала, откуда мы раньше ездили в пионерский лагерь «Дружба». Да уж, тамошний паровоз выглядит почти новеньким, как и сам Ильич в Мавзолее под стеклом. Потом я смотрел на море, оно смыкалось на горизонте с облаками. Отсюда волны напоминали складки на мятой грязно-голубой материи. Слева, далеко-далеко, виднелся в дымке Сухуми, вытянувшийся вдоль берега. Справа тоже брезжил город с трубами, наверное, Гудаута.

Я сел рядом с Лариком. Высоцкий запел про выселенный, назначенный для слома особняк, где обитало приведение – «ухало, охало, ахало в дом-ме…»

– Смотри! – сказал мой друг и показал пальцем: большая, хищная птица медленно кружила над нами, распластав крылья.

– Орел! – предположил я.

– Коршун! – возразил он. – Видишь, крылья на концах как растопыренные пальцы и хвост треугольником.

– А может, ястреб?

– Нет, коршун. У ястреба крылья шире и закругленные. Я знаю. Пахан раньше часто коршунов стрелял.

– Зачем?

– Цыплят воровали. А он ее, наверное, уже харит…

– Кто?

– Анзор – Ирэну.

– Так сразу? – удивился я, зная по кинофильмам, что появлению на свет детей предшествуют долгие томления, безответные письма, хождения под окнами, свидания, ухаживания, а также частые ссоры по вопросам трудовой дисциплины, потом сладкие примирения с затяжными поцелуями.

– А чего ждать-то? – усмехнулся Ларик. – Пьяная баба себе не хозяйка.

– Мне кажется, она своего мужа любила.

– Тут, на юге, шмары при живых-то мужьях черт знает что вытворяют, а уж при мертвом – сам бог велел. А что такое «попал под утечку»?

– Это когда технику безопасности нарушают! – со знанием дела объяснил я, вспомнив, как сам однажды обварился в поезде кипятком из титана, забыв закрыть кран.

От разговора нас отвлекли вопли Мишани и Лиски, они, рискуя свалиться, сцепились за право стоять на трубе. Алан ушел на край поляны, выискивая остатки шпал.

– Цыц! Сейчас обоим навешаю! – пригрозил, вскакивая, Ларик. – Шею свернете!

Я тоже поднялся и от резкого движения почувствовал жгучую боль в спине, наверное, лопнул волдырь. Что ж, когда-нибудь это должно было случиться, буду терпеть. В конце концов, надо готовить себя к армии, там всякое бывает. Весной на Даманском китайцы от голода напали на СССР, получили отпор, но несколько наших героев пострадали.

И тут я увидел, как из зарослей на поляну вышли трое – пацан и две девушки, одна из них – и это невероятно – была Зоя! Вот так встреча! Они, наверное, тоже решили воспользоваться пасмурным днем для похода в горы к паровозику. Мое сердце подпрыгнуло в груди, как детский мячик, я чуть не задохнулся от ошеломительной радости и тут же затосковал, глянув на свои пузырящиеся треники и драные кеды. Где вы, мои зеленые техасы и абстрактная рубашка, где вы, мои мандариновые сандалии?! Надо было брать пример с пижона-мингрела. Одна теперь надежда – на темные шпионские очки, купленные якобы в «Березке». В парне я издалека, по усталой сутулости, узнал Гогу, вторая девушка мне тоже показалась знакомой. Где-то я ее уже встречал…

– Немец времени зря не теряет! – плотоядно улыбнулся мой друг. – Какие цыпочки! Это та, которая лебедя кормила?

– Угу.

Они приближались, и я мог теперь хорошенько рассмотреть всю троицу. Зоя за эти дни успела прилично загореть. На ней была тонкая фисташковая блузка с большим вырезом, изумрудные бриджи, на ногах зеленые китайские полукеды, а на голове салатового цвета панамка, ужасно шедшая к ее прическе «паж». Удивительные существа – женщины! Это ж сколько очередей надо отстоять и денег вбухать, чтобы подобрать всю одежду в тон! За несколько дней моей болезни попутчица стала еще привлекательнее, у меня даже слезы выступили от ее нестерпимой красоты, а раны на спине сладко заныли. На Зоиной груди висел большой фотоаппарат в распахнутом кожаном футляре.

Гога был весь джинсовый, включая жилетку, тапки и кепочку. Из клепаных шортов торчали тонкие волосатые ноги. Говорят, в Сухуме есть подпольный цех, где из этой вражеской материи, доставляемой по тайным тропам контрабандой, шьют даже куртки и пальто, причем от фирмы самострок могут отличить только специалисты ОБХСС, но их здесь, видимо, нет, как и советской власти. В детстве я думал, «контрабанда» – это такая банда врагов, «контриков». По сути, так оно и есть! Если они здесь будут и дальше подпольно строчить одежду из незаконной джинсы, то кто же тогда станет покупать костюмы фабрики «Большевичка»? Башашкин предпочитает индпошив или охотится в ГУМе за импортом, как Дерсу Узала за женьшенем.

Вторую девушку, рыженькую, веснушчатую и крепенькую, я все-таки вспомнил, это она у вокзала оттолкнула Степку Фетюка так, что тот отлетел в сторону. Телосложением курортница чем-то напомнила статую молодой производственницы со станции метро «Площадь Революции». На рыжей был голубой сарафан в горошек с оборчатым подолом ниже колен. Такой фасон остроумный дядя Юра зовет «Прощай, молодость!». Голову от солнца она прикрыла пилоткой-нопасаранкой с кисточкой. Тоже мне пионерка с грудью третий номер! Впрочем, я сразу почувствовал к ней родственную симпатию, ведь в смысле прикида мы оба оказались в группе отстающих.

Троица подошла совсем близко. Я слышал, как Немец, подражая экскурсоводу и устало обводя окрестность рукой, рассказывает спутницам историю паровозика, но в его версии стук колес помешал не Сталину, а всесильному Берии, и тот велел расстрелять старого машиниста.

– За что? – ахнула рыжая.

– Георгий пошутил, – успокоила Зоя, и от звука ее голоса у меня онемел кончик носа.

Наконец гид обратил внимание и на нас. Приветственно пошевелив пятерней, как Брежнев, спускающийся по трапу самолета, он шепнул что-то студентке. Она меня тоже узнала и благосклонно кивнула, отчего мое правое веко мелко задергалось.

– Знакомые все лица! Привет, ребята! – Подойдя, попутчица подала мне ладошку, я осторожно пожал и ощутил головокружение, перепутав вдох с выдохом.

– Мог бы и руку даме поцеловать! – упрекнул Гога. – Очки продать не надумал?

– Нет.

– Зря.

– Тамара, – представилась рыжая и сдавила мне пальцы, как тисками.

– Тома с нами сидит за одним столом, – пояснила Зоя. – Мы теперь подруги.

– Тома из Орехова-Зюзина, – добавил пижон с иронией. – Ткачиха. Ударница коммунистического труда.

– Из Орехова-Зуева, – с обидой поправила девушка в горошек.

– Илларион! – вскочив, отрекомендовался Ларик и, наклонившись, громко чмокнул Зое руку, а Томе