Ромен Роллан - Жизнь Микеланджело

Флорентийцы, жившие в Риме, обратились к Микеланджело с просьбой воздвигнуть им собственную церковь. Сам герцог Козимо написал по этому поводу Микеланджело весьма лестное письмо, и художник принялся за дело с юношеской горячностью.[302] Любовь к родине влила в него новые силы. Он сказал тогда своим соотечественникам, что «если только они осуществят его план, то создадут творение, которое превзойдет все, что строили греки и римляне. Таких слов Микеланджело никогда не говорил ни до этого, ни после, – пишет Вазари, – ибо отличался истинной скромностью». Флорентийцы приняли его план без всяких изменений. Друг Микеланджело, Тиберио Кальканьи, выполнил по его указаниям деревянную модель церкви: «Это было дивное произведение искусства, ни одна церковь не могла бы сравняться с ним по красоте, по богатству и по своеобразию. Приступили к постройке, истратили пять тысяч скудо. Потом деньги все вышли, работа стала, что сильно огорчало художника».[303] Так церковь никогда и не была построена, и даже деревянная модель пропала.

Еще одно разочарование, последнее разочарование постигло Микеланджело на его творческом пути. Мог ли он надеяться на смертном своем одре, что едва начатый собор св. Петра когда-нибудь будет достроен, что хоть одно из его произведений переживет своего творца? Возможно даже, что он и сам бы их уничтожил, будь это в его власти. История «Снятия с креста» для Флорентийского собора, последней скульптурной работы Микеланджело, показывает, насколько он уже отрешился от искусства. Если он и продолжал работать резцом, то двигала им не вера в высокое назначение искусства, а вера в Христа. Кроме того, «голова и руки не могли перестать творить».[304] Но когда он закончил свое произведение, он сам разбил его.[305] «Он бы разрушил всю скульптурную группу, если б слуга его Антонио не выпросил ее себе».[306]

Столь велико стало незадолго до смерти равнодушие Микеланджело к своим творениям.

После смерти Виттории ни одна сильная привязанность не озаряла своим светом жизни Микеланджело. Любовь ушла.

В моем сердце не осталось пламени любви. Большее зло (старость) всегда изгоняет меньшее; у души подрезаны крылья.

Fiamma d'araor nel cor non m'è rimasa;Sel maggior caccia sempre il minor duolo,Di penne 1 aim' ho ben tarpat' et rara.[307]

Он потерял своих братьев, потерял лучших друзей. Луиджи дель Риччо умер в 1546 г., Себастьяно дель Пьомбо в 1547 г., брат Джовансимоне в 1548 г. С умершим в 1555 г. меньшим братом, Джисмондо, Микеланджело никогда не был особенно близок. Потребность в родственной привязанности и старчески брюзгливую заботу он перенес теперь на осиротевших детей своего любимого брата Буонаррото. Их осталось двое: девочка Чека (Франческа) и мальчик Лионардо. Чеку Микеланджело поместил в монастырь, готовил ей приданое, платил за учение, навещал ее, а когда она вышла замуж,[308] дал за ней одно из своих имений.[309] Он сам наблюдал за воспитанием Лионардо, которому было всего девять лет, когда умер его отец. Обширная переписка, напоминающая ту, что вел Бетховен со своим, племянником, показывает, с какой серьезностью Микеланджело относился к своим отцовским обязанностям.[310] Правда, дело не обходилось без вспышек гнева. Лионардо часто испытывал терпение дядюшки, а его у Микеланджело было не слишком много. Какая-нибудь мелочь, например неразборчивый почерк юноши, способна была вывести Микеланджело из себя. Так писать – значило, по его мнению, выказывать неуважение.

«Всякий раз, когда я стараюсь разобрать твои письма, меня начинает трясти лихорадка. У кого только ты учился писать! Где же тут любовь?… Думаю, что если бы ты писал последнему ослу на свете, ты и то приложил бы больше стараний… Твое письмо я бросил в огонь, ибо прочитать его до конца не было никакой возможности, поэтому и не отвечаю на него. Я уже предупреждал тебя и давно устал твердить, что всякий раз, как я получаю от тебя письмо, меня начинает трясти лихорадка – такого труда мне стоит его разобрать. Раз и навсегда тебе говорю: впредь не смей писать мне вовсе. Если хочешь мне что сообщить, пусть напишут за тебя; я больше не намерен ломать себе голову над твоими каракулями, она мне нужна для более важных дел».[311]

Недоверчивый от природы и к тому же наученный горьким опытом отношений с братьями, Микеланджело достаточно трезво оценивал угодливую и покорную любовь племянника; он догадывался, что это – любовь будущего наследника к дядиным капиталам. И Микеланджело прямо ему это высказывал. Однажды, больной и чуть ли не при смерти, он узнал, что Лионардо прискакал в Рим и недвусмысленно наводит справки о его наследстве. Вне себя от ярости Микеланджело пишет:

«Лионардо! Я был болен, а ты помчался к Джованфранческо узнавать, есть ли у меня здесь какое-нибудь имущество. Неужели тебе мало того, что я имею во Флоренции? Ты весь в свою родню и вылитый отец, который во Флоренции выгнал меня из моего собственного дома! Знай же: завещание мое составлено так, что ты от меня ничего не получишь. Поэтому ступай себе с богом, не показывайся больше мне на глаза и не вздумай писать!»[312]

Но эти вспышки мало трогали Лионардо, потому что за ними обычно следовали ласковые письма и подарки.[313] Год спустя юноша опять устремился в Рим за тремя тысячами скудо, которые посулился было дать ему дядя. Обиженный такой откровенной поспешностью, Микеланджело пишет снова:

«Ты прискакал в Рим сломя голову. Не знаю, стал бы ты так торопиться, если бы я был беден и не имел куска хлеба!.. Ты говоришь, что долг повелевал тебе приехать и что ты это сделал из любви ко мне. Да, так шашель любит дерево, которое подтачивает.[314] Если бы ты вправду меня любил, то написал бы мне: «Дорогой Микеланджело, оставьте себе Ваши три тысячи скудо и лучше истратьте их на свои нужды. Вы нам столько уже дали, что этого вполне достаточно; Ваша жизнь нам дороже богатства…» Но вот уже сорок лет, как вы все живете на мой счет, и хоть бы раз я услышал от вас доброе слово…»[315]

Сложным делом, занимавшим дядю и племянника целых шесть лет,[316] оказалась женитьба Лионардо. Подчиняясь воле богатого дядюшки, которого не следовало сердить, Лионардо выслушивал все советы Микеланджело и предоставлял ему выбирать, обсуждать и отвергать подвертывавшиеся партии, будто это вовсе и не касалось его. Микеланджело, напротив, с увлечением подыскивал невест, словно сам собирался жениться. Брак для него был серьезным делом, в котором любовь если и принималась в расчет, то во всяком случае не в первую очередь; богатство тоже не являлось непременным условием, и единственно важными признавались здоровье и доброе имя невесты. Дядя давал Лионардо практические советы, в которых поэзия отсутствует, но зато есть много здравого смысла и житейской мудрости.