Клуб 27. Кобейн, Хендрикс, Шакур, Уайнхаус и другие - Елизавета Михайловна Бута

него заказ, он становится удивительно заискивающим и чуть ли не начинает кланяться. Когда он возвращается домой и мать в своем карикатурно-строгом платье накрывает ему на стол, Энди вдруг начинает до истерики ненавидеть тех, перед кем сегодня ему пришлось пресмыкаться. Он ненавидит всех людей с деньгами, и презирает всех, у кого их нет. Никогда в жизни он так и не приблизится к тому состоянию, когда можно позволить себе не думать о том, сколько стоит вещь в магазине. Разве что уровень магазинов изменится. Приходя домой, в маленькую квартиру, заваленную старыми вещами, он подолгу молчит, сидя за столом со своей мамой, молится, ложится спать, утром идет в церковь на исповедь, а потом одевает на себя «костюм Энди Уорхола». Целый час он наносит грим на испещренную язвами, нездорово-белую кожу, надевает парик с ядовито-белыми волосами и темные очки. И так каждый день. Никаких девушек, юношей и наркотиков. Мама и церковь.

«В 60-х я знал одну особу, которая вызывала у меня восхищение. Полагаю, это восхищение было наиболее близким к некоему проявлению любви»

(Энди Уорхол)

К началу 1960-х он уже окончательно превратился из иллюстратора в модного художника, арендовал по соседству с Бруклинским музеем насквозь прогнившее пятиэтажное здание и открыл там, на пятом этаже творческую студию, которую называл «Фабрикой». Он оформил это место под круглосуточный ночной клуб-сквот, в котором собрал вокруг самых странных, необычных и обожающих его людей. «Фабрика» постепенно превращается в секту, и Энди решает, что ему пора писать иконы.

Фабрика

На пятом этаже старого здания, в котором когда-то располагалась какая-то мастерская, все стены выкрашены серебряной краской, повсюду висят наполненные гелием серебряные шарики, стоят по периметру диваны, на которых полулежат самые странные люди города, а в центре зала всегда стоит камера, напротив которой главный кожаный диван. Кажется, что здесь буквально все поверхности способны отражать твое лицо, все выкрашено серебряным цветом, в том числе, чашки и сахарница на столе, в которой обычно вовсе не сахар. Даже чугунные перила пожарной лестницы искрятся на солнце. Каждая поверхность на «Фабрике» – не то, чем кажется. Все серебристое Каждый, кто сюда приходит впервые, может сесть на этот диван и начать сниматься в кино. Энди интересны люди и то, как их меняет оптика камеры. Симпатичные девушки вдруг превращаются в серое пятно в кадре, а иные, напротив, становятся произведением искусства, от которого невозможно было оторваться. Эди Седжвик, кажется, буквально создана для того, чтобы сидеть на этом диване в одном белье и вздрагивать всякий раз, когда к ней кто-то подходит. Уорхол следит за тем, чтобы Эди никто лишний раз не трогал, не говорил каких-то пошлых шуток и не рассказывал особенно много о работе «Фабрики». Никто не знает обо всем, что здесь происходит. Даже сам Уорхол. Так и должно оставаться.

«Идея не в том, чтобы жить вечно, а в том, чтобы создать то, что будет жить вечно»

(Эди Седжвик)

35-летний Энди – самый модный художник, на чьи выставки выстраиваются очереди, но этих денег всегда ему не хватает. Для того, чтобы оплачивать все свои задумки, снимать странный, портретный арт-хаус и содержать целую армию завсегдатаев «Фабрики», нужны были деньги. Притом очень большие. Уорхол ищет богатых наследниц, которые готовы поддержать современное искусство, очаровывает их, обещает сделать из них звезду и забирает чек с необходимым количеством нулей. Так он планировал поступить и с Эди, но оказывается, что несмотря на фамилию, денег у нее практически нет, зато она прекрасно выглядит в кадре и неизменно восхищает всех окружающих.

«Я видел, что у нее больше проблем, чем у кого-либо из тех, кого я когда-нибудь встречал. Такая красивая и такая несчастная. Я был очень заинтригован».

(Энди Уорхол)

Они начинают проводить вместе все свободное время: ездят на выставки в Европу, часами говорят по телефону и повсюду появляются в компании друг друга. За год Эди меняется до неузнаваемости. Кажется, что она не хочет быть с Энди, она буквально хочет стать им. Девушка обрезает и выкрашивает в ядовито-белый цвет волосы, начинает носить исключительно короткие черные платья и странные темные очки. Некрасивый мужчина в очках и парике выглядит братом-близнецом иконы стиля Эди Седжвик. Весь Нью-Йорк вдруг хочет выглядеть как Эди. Модельные агентства почитают за честь, если девушка соглашается поучаствовать в какой-то фотосессии, а Энди без конца снимает про нее кино. Как ни странно, но оно даже имеет какой-то коммерческий успех.

Джим Моррисон, Боб Дилан, Уильям Берроуз – постоянные гости «Фабрики». Все они становятся для Энди бесплатными актерами для его бесконечного арт-хауса, который в основном показывают здесь же. Джим Моррисон с любопытством наблюдает за работой художника, а потом соглашается сняться в паре новелл. Почему-то все они сторонятся Эди, считая ее хрупкой игрушкой мастера.

«Когда мы зашли в «Макс», ресторан, в котором всегда проводили время люди с «Фабрики», тут все было мертво, как в пустыне. Сэнди помнила времена, когда „Макс“ был средоточием светской жизни во вселенной „подземных“: когда за круглым столом, сохраняя безразличный вид, царил Энди Уорхол, сопровождаемый королевой в горностаях – харизматичной Эди Седжвик. Фрейлины были одна красивее другой, а в роли странствующих рыцарей выступали Ундина, Дональд Лайонс, Раушенберг, Дали, Билли Нейм, Лихтенштейн, Джерард Маланга, Жан-Мишель Баския и Джон Чемберлен. В недавнем прошлом за круглым столом сиживали другие короли и королевы – Боб Дилан, Боб Ньювирт, Нико, Тим Бакли, Дженис Джоплин, Вива, группа The Velvet Underground. Все сливки антивысшего общества, кого ни назови»

(Патти Смит, поэтесса)

На «Фабрике» постоянно случаются скандалы из-за того, что кто-то тут начинает продавать наркотики, снимать порнографию или просто воровать. Впрочем, все здесь заняты в основном одним: все борются за внимание Энди. В этом соревновании всегда побеждает Эди. Уорхол смотрит на нее и видит лучшую версию себя. Таким он мог бы быть, если бы ему достались деньги и красота. Это чувство можно было бы назвать любовью, вперемешку с завистью и восхищением. Его часто называют человеком-зеркалом. За шапкой белых волос, темными очками и черным костюмом никогда нельзя разглядеть человека. Если кто-то подходит слишком близко, он в качестве защитной реакции поднимает к лицу камеру Polaroid, и делает снимок. Зеркало не может посмотреть само на себя, оно может лишь отразить другое зеркало, и, если луч солнца пройдет между ними, начнется пожар.

В те годы тотальной свободы и психоделических экспериментов на «Фабрике» буквально у